Пенелопа Лайвли - Чтоб не распалось время
Но, несмотря на всю притягательность окаменелостей, Мария не смогла отложить альбом. Она перевернула несколько страниц назад: каждая групповая фотография давала ей все большее представление о семье. К. Р. П. — наверное, тетя; мисс Д. (эта всегда втискивалась с краю) — гувернантка или няня и расставленные по росту Ж. С. П., Б. М. П. и Д. Т. П. — другие братья и сестры. Сьюзан и Хэриет были, наверное, средними детьми. Она вернулась к первому снимку и снова стала вглядываться в девочек: единственная хорошая фотография Хэриет. На всех остальных она с трудом узнавалась среди родственников, а с середины альбома исчезла совсем.
— А вы не хотите шоколадку, миссис Шэнд? — спросил Мартин с видом внезапного прилива заботы.
— Спасибо, не так сильно, как ты.
Его рука зависла над серебряной шкатулкой, и в наступившей паузе миссис Шэнд, не говоря ни слова, но, явно наслаждаясь моментом, смотрела на Мартина поверх очков. Потом сказала:
— Ну что же, молодой человек, извольте еще одну.
Рука Мартина зарылась в шоколадках, а миссис Шэнд вернулась к шитью.
Мария встала и подошла к вышивке. Трудная работа, подумала она. Стежки аккуратные, маленькие, ни единой ошибки. Сколько же она ее делала! Долго. А может, вышивальщица с удовольствием занялась бы чем-то другим. Я бы, например, не взялась за такую работу, подумала Мария, ни за что. Правда, дерево я бы тоже вышила, и подпись — Quercus ilex, и окаменелости. И маленькую черную собачонку. И качели (качели? какие качели?), и каменные садовые вазы. И дом. Конечно, это наш дом, только она его почему-то сделала коричневым, а так — очень похоже. Странно, подумала Мария, он стоял тогда и сейчас, а Хэриет уже нет. И, поглощенная мыслью о Хэриет, она снова оглянулась на вышивку.
Она смотрела на нее сбоку, и вышивка сделалась невидимой — стекло в рамке отразило окно на другой стороне комнаты и вид за окном, так что Мария видела только отраженный квадрат сада с лужайкой и деревьями, мягко качающимися на ветру. И вдруг, как портрет в раме, нет, скорее как фотография, но уже цветная, живое лицо, белокожее румяное лицо над белым фартуком с рюшами, светлые волосы перехвачены сзади лентой, глядело на нее с вышивки.
Хотя нет, не на меня она смотрит, а туда, в окно, подумала Мария. Ведь все, как в зеркале, — перевернуто. Она резко повернулась и посмотрела в окно, но там уже не было ничего, кроме лужайки, деревьев и неба.
Потом обернулась назад и снова взглянула на вышивку, но увидела только стежки на полотне. Опять поймала отражение — и там ничего особенного: окно и деревья.
— Какой беспокойный ребенок, — сказала миссис Шэнд. — И крутится, и крутится… У меня от тебя даже голова закружилась.
Мария виновато села на диван.
— Будьте любезны, положите альбом обратно в комод. И окаменелости тоже, если вы уже насмотрелись.
— Спасибо за приглашение, — поблагодарил Мартин, когда все было закончено.
Миссис Шэнд грациозно взмахнула иголкой, как бы отпуская их домой.
— Пожалуйста, захлопните дверь получше.
— Извините, — начала Мария, — скажите, пожалуйста, почему Сьюзан… — Но прежде чем Мария успела договорить, ее перебила миссис Шэнд, и конец вопроса повис в воздухе.
— И будь любезна, передай маме, что в саду поскрипывают боковые ворота. Если мешает, их можно смазать. Ты что-то хотела спросить?
— Нет, ничего, — ответила Мария.
— Классные окаменелости, — сказал Мартин, когда они переходили дорогу на свою сторону.
— М-м-м…
— И эта рыбина. Dapedius… Я тоже хочу такую найти.
— А-а, — протянула Мария без особой уверенности.
— Ты что, мне не веришь?
— Верю, верю, — торопливо ответила Мария.
Мартин вернулся в гостиницу и стал смотреть телевизор. Мария обошла дом с торца и прошлась по лужайке (может быть, именно здесь — ну, конечно же, здесь, большая шумная семья играла в крокет, а потом выстроилась вдоль стены фотографироваться — маленькие впереди, мама, папа, тети и все остальные — за ними). Она взобралась на свою любимую ветку каменного дуба и полчаса сидела на нем и рассказывала ему (но молча, про себя). Только что произошло нечто очень странное, начала она, мне показалось, я увидела лицо Хэриет — она смотрела на меня с картинки, которую сама вышила, как будто она все еще там.
И не убеждай меня, вдруг запальчиво сказала она дереву, что я все это навоображала. Я все равно не поверю. И в то, что она стала взрослой, не верю, хоть Мартин и говорит… Мне кажется… Мне кажется… Мне кажется, с ней что-то случилось, но что, я не знаю.
Мысль перешла в шепот, и он смешался с шепотом листьев.
7. ПОСЛЕПОЛУДЕННАЯ ПРОГУЛКА И КАЛЕНДАРЬ
Как-то раз, когда Мария была помладше, она представила себе ночного вора — на выступе за окном — и одела его в темную воровскую одежду; чулок на голове ужасно притуплял черты лица, как на картинке, которую она однажды видела в газете. И вдруг вор случайно вышел у нее из-под контроля и вместо того, чтобы стоять, где ему положено, или раствориться, как ночной кошмар, когда проснешься, он вдруг ухватился за оконный шпингалет (Мария лежала в постели и отчетливо услышала, как он клацнул), окно открылось, и вот грабитель уже крадется по темной комнате, а она сжалась и сперва просто тряслась, а потом закричала во весь голос, прибежали взрослые, щелкнул выключатель, и тогда вор, конечно, улучил минуту и исчез, а Мария осталась одна в пустой комнате, истерично рыдая.
Но из этого я уже выросла, подумала она. Теперь я справляюсь с грабителями, и со ступеньками, которые скрипят по ночам, и с грозой. Могу зайти и в темную ванную, даже если не знаю, где выключатель. Я взрослею, такие проблемы меня больше не волнуют.
Как бы не так, — съехидничал кот. — Забыла, как ты потеряла голову в супермаркете и с ревом носилась по отделам?
— Ну, это совсем другое, — возразила Мария. — Я не могла найти маму и решила, что она ушла без меня.
Все равно — жалкое зрелище, — возразил кот. — Взрослеет она — кто бы говорил…
Он сидел у каменного дуба и вылизывал живот, извернувшись так, что одна лапа торчала у него вертикально над головой.
— Ты немного пропустил, вон там, слева, — указала Мария.
Кот начал яростно намыливать уши.
— Надеюсь, ты не скажешь мальчику о том, что тебе мерещатся лица в старых вышивках.
— Она его не так уж интересует, Хэриет, — ответила Мария.
— У него есть голова на плечах. Не то что у тебя.
— Не понимаю, почему неразумно интересоваться другим человеком? — холодно возразила Мария.
— Ну, что может быть глупее — без конца талдычить о девочке, которую ты даже не знаешь. И никогда не узнаешь. Почитала бы хорошую книжку. Привела бы в порядок мозги. Узнала бы что-то новое.
— Вот сам и займись, — отрезала Мария.
— Но ведь я не умею, — возразил кот. — Ты что, забыла?
Он выпустил когти, явно любуясь ими.
— И что в ней такого притягательного? Обычный ребенок, вроде тебя — можешь быть уверена.
— Мне кажется, она не стала взрослой.
— Чепуха. Все становятся взрослыми.
— Не обязательно, — упорствовала Мария.
— И, немного помолчав, добавила:
— Там нет ее фотографий старше меня. И вышивку за нее сестра закончила.
— Тому найдется немало объяснений.
— Здесь происходят странные вещи — не поймешь, что по правде, а что нет. Все время лает какая-то собачонка, а никто в округе не держит собак. И я часто слышу скрип качелей.
— Ворота нужно смазать, — заметил кот. — Старуха и та сказала, помнишь?
Он начал рыскать в траве, прижав уши, и Мария сердито бросила ему в спину:
— Тебе все равно. Какая разница, что с ней произошло! Никого это не волнует, кроме меня. А я думаю что-то случилось, вот она и не стала взрослой.
И с этой мыслью, ноющей где-то глубоко в голове, как больной зуб, она соскользнула по стволу и глухо приземлилась.
Дядя Дэвид и тетя Рут уже приехали. Поэтому обед был пышнее обычного и накрыт в столовой. Марию поцеловали, ей тоже пришлось их поцеловать.
А ты выросла.
И она не знала, что сказать: тетя и дядя явно никак не изменились, поэтому она не могла ответить им тем же, разве что указать тете Рут: «А ты плохо причесалась», или дяде Дэвиду: «А ты сегодня порезался, когда брился», но это выглядело бы очень невежливо. Она давно усвоила: только взрослым позволяется делать замечания о внешности других, если то же самое делают дети — это невежливо.
Когда с приветствиями было покончено, о ней забыли. Взрослые взялись за свои разговоры, но Марию это устраивало — ей хотелось о многом подумать. К концу обеда дядя Дэвид вдруг вспомнил о ней и сказал:
— Пора нам с Марией поболтать наедине.
Он всегда так говорил, когда собирался дать ей пятьдесят пенсов. Он порылся в кармане, и на мгновение Марии стало неловко — вдруг он сейчас скажет: «А что это у тебя за правым ухом?», как фокусник, и достанет у нее из волос пятьдесят пенсов — он всегда так делал, когда она была помладше. Она безропотно стояла и ждала, и выражение ее лица, наверное, стало холодным, так как дядя Дэвид торопливо сунул ей пятьдесят пенсов и возобновил разговор с мистером Фостером.
