Эдишер Кипиани - Шапка, закинутая в небо
Через два дня классную наставницу положили в больницу. Нервное потрясение обострило неизлечимую болезнь, которой она давно страдала. Врачи не скрывали, что положение безнадежное, и мы со дня на день ждали печальной вести. Ребята вообразили, что в болезни любимой учительницы обвиняют их, и совсем расклеились, стали придираться друг к другу, сделались недоверчивыми и резкими. Дружный когда-то класс распадался, и мы ничем не могли помочь.
Сейчас я перехожу к главному, только сначала я хочу описать тот день, когда это происходило, сырой, осенний день с небом, давящим тяжестью пропитанных дождем облаков. Все вокруг было одноцветным и безрадостным, и мои ученики уходили после уроков понурые и молчаливые. Я боялась, что подозрение, все время незримо присутствующее в последние дни, разобьет то доверие, которое установилось между мной и детьми за время моей работы в школе. Поэтому я старалась как можно больше времени проводить с ними. Так вот, значит, когда мы выходили после уроков, навстречу нам кинулась учительница математики, вся какая-то растрепанная и растерянная. С трудом переводя дыхание, она сбивчиво стала извиняться перед ребятами. Бедняжка чуть не плакала: оказывается, ее муж, уезжая в командировку, взял у нее из сумки деньги и оставил записку, чтобы она их не искала. Записка затерялась, и только сегодня все выяснилось… Вы бы посмотрели в ту минуту на нашего Паату. Глаза у него расширились и наполнились светом, как у человека, который всю жизнь заблуждался и только сейчас прозрел… — Гванца запнулась, подыскивая подходящее сравнение. — Я хочу, чтобы вы ясно представили, что происходило с Паатой. Он полной грудью вдохнул воздух, и тут радость перехватила ему горло. Он только смог выкрикнуть: „Эге-гей!“, сорвал с головы шапку и обеими руками подбросил ее вверх и — что самое забавное — ловить ее не стал, а сорвался с места и побежал. На бегу он обернулся и рукой дал знак товарищам следовать за ним. Так всей гурьбой они и побежали.
— Куда?
— К своей классной наставнице.
— В больницу?!
— В больницу. Их, конечно, не пустили, тогда Паата перемахнул через высокий забор. Но его все равно задержали и повели к дежурному врачу. Тот стал ему втолковывать, что учительнице очень плохо и ее ни в коем случае нельзя беспокоить. „Ты понимаешь, — говорил врач, — она почти без сознания. Она и не узнает тебя“. „Узнает, — упрямо твердил Паата, — непременно узнает… Я должен сообщить ей новость, такую, что ей сразу станет лучше. Вы только пропустите меня к ней…“ В конце концов его пропустили. Сначала он прошептал на ухо больной радостное известие — не хотел, чтобы другие услышали, но потом ему пришлось повторить очень громко: „Деньги нашлись! Мы говорили правду — никто из нашего класса их не брал, и вы, пожалуйста, ни о ком из нас не думайте плохо, любите нас всегда, как любили раньше“. Учительница притянула Паату к себе и не смогла удержать слез: „Всегда“, — повторила она, — ты сказал „всегда“, Паата?»
— Когда она скончалась?
— В тот же вечер. Паата чудом успел.
— Хорошо, что он не дал ей утерять веры…
Гванца неожиданно встала:
— Звонок. Сейчас придут дети. — Она понизила голос. — У меня к вам просьба: не говорите, откуда вы, не надо…
— Хорошо. Если только они уже не знают…
— Не знают. Я сказала, что вы руководитель шахматного кружка, в котором занимался Паата, — последняя фраза прозвучала у нее по-детски просительно и виновато.
Я улыбнулся: мне самому требовался наставник по шахматам.
Гванца испуганно прошептала:
— А вдруг они его знают?
— Но там наверняка не один руководитель! — успокоил я.
Дверь приоткрылась, и в кабинет проскользнула высокая круглолицая девочка. При виде меня она смутилась и закусила губу. Следом за нею появилась еще одна девчушка и два мальчика.
— Садитесь, — Гванца указала не знающим куда деваться от смущения ребятам на длинную скамью.
Они молча расселись и вопросительно взглянули на Гванцу.
Я не знал, была ли в числе вызванных Инга, но во мне росла уверенность, что эта рослая круглолицая девочка, — скорее девушка — с вздымающейся под школьным передником грудью, и есть Инга. И она, наверно, знает, кто я такой и зачем пришел, потому и не смотрит мне в глаза… Вторая девочка по сравнению с Ингой выглядит совсем ребенком. Мальчишки — оба вихрастые с едва заметным пушком над губой. Один — робкий и стеснительный, с большим лбом и вдумчивым взглядом. Другой — побойчее, резкий излом бровей и капризный, упрямый рот выдают характер своенравный и строптивый.
— Вы все из одного класса? — спросил я как можно непринужденнее.
— Да, — по школьной привычке они поднялись, отвечая старшему.
— Садитесь, садитесь.
— С первого класса вместе учитесь?
Все четверо снова сделали попытку встать, но я рукой их остановил.
— Кто из вас играет в шахматы? — я вспомнил о своей роли.
— Я, — поднялся строптивый.
— С Паатой тебе приходилось играть?
— Да. Мы часто играли, — он почему-то взглянул на Гванцу, — только не в школе.
— И кто же выигрывал?
— То я, то он.
— Чаще Паата, — заметил большелобый.
— Ничего подобного!
— Забыл, как три раза подряд он у тебя выиграл?
— Ну и что же! Вот он поправится, и я у него выиграю.
«Только они верят в выздоровление Пааты, — с горечью подумал я, — только дети могут в это верить».
— Ты тоже играешь в шахматы? — спросил я большелобого.
— Да.
Теперь стояли оба мальчика.
— Как тебя зовут?
— Каха.
— А тебя?
— Гизо.
Девочки назвались прежде, чем я успел к ним обратиться.
— Мери.
— Инга…
— Легенду о происхождении шахмат знаете? — я призвал на помощь все свои знания.
— Конечно, знаем, — за всех ответил Гизо. — Нам рассказывали, когда мы по Индии путешествовали.
— Где-где? — мне показалось, что я ослышался.
— По Индии. — В глазах Гизо играли лукавые искорки. Он рад был своему преимуществу в нашей беседе.
В разговор вмешалась Инга:
— Мы не взаправду путешествовали. Паата такую игру придумал…
— Мы не только в Индии были, и в Америке, и в Африке, — Гизо обиделся, что друзья выдали его тайну.
— Да, — подтвердила Инга, — однажды мы увидели часы, которые на Центральном телеграфе…
— Там на циферблате — десять стрелок, — вставил Гизо.
— Не десять, а больше, — поправил его Каха.
— Эти часы, — продолжала Инга, — показывают время в самых крупных городах мира…
— Одна стрелка показывает, который час в Лондоне, другая — в Риме, — не удержался Гизо.
— Тогда сам рассказывай, — обиделась Инга и замолчала.
— Нет-нет, продолжай, я просто так.
— Паата всегда спрашивал: интересно, а что сейчас происходит в Париже или Нью-Йорке? И начинал фантазировать…
— Мы тоже рассказывали все, что знали об этой стране или о городе, — опять вмешался Гизо. — Каждый выбрал себе стрелку. Моя была голубая, у Инги — синяя… Инга, хочешь, расскажи сама… Ну, ладно… Когда мы проходили мимо телеграфа, каждый смотрел на часы и рассказывал про тот город, где стояла его стрелка. Кто не мог ничего рассказать — проигрывал. Это была очень интересная игра. Правда, Инга? Пожалуйста, говори ты дальше…
Но Инга молчала, опустив голову.
Тогда Гизо охотно продолжал:
— А Инга еще придумала путешествовать по часовой стрелке…
Внезапно Инга встала со скамьи и, с трудом сдерживая слезы, пробормотала:
— Разрешите мне выйти… Я… — она умоляюще смотрела на Гванцу.
— Ступай, ступай, Инга, — поспешила успокоить девочку Гванца. Когда девочка выбежала в коридор, учительница тотчас вышла за ней.
Дети растерянно глядели на меня. Видимо, они ждали, что я начну расспрашивать о причинах странного поведения Инги. Гизо наклонился к Кахе и довольно громко прошептал: «Инга воображает, что только она одна любила Паату». «Ничего она не воображает», — с досадой отозвался Каха.
— Вы ссорились с Паатой? — спросил я у ребят.
— Случалось, — ответил Гизо, поднимаясь со скамьи.
— И тебе случалось? — обратился я к Кахе.
— В этом году мы ни разу не ссорились, в позапрошлом, правда, бывало.
— А Инга ссорилась с Паатой?
— Нет. Иногда дулись друг на дружку.
— А ты, Мери?
— Мы никогда не ссорились, — вздохнула Мери.
Я встал:
— Спасибо вам, ребята, можете идти.
Они поспешно кинулись к дверям, только Каха немного замешкался.
— Скажите, пожалуйста, — спросил он, — а меня примут?
— Куда?
— В кружок.
— В какой кружок? — удивился я.
— В шахматный.
— Видишь ли в чем дело, Каха, я там уже не работаю. Но если ты хорошо играешь, я уверен, что тебя примут… Гизо, подожди-ка минутку, у меня к тебе один вопрос.
