Игорь Бунич - Беспредел
— Известно, что церковь в лице парижского архиепископа начала целую кампанию по травле Жаннеты и ей неминуемо грозил арест, суд инквизиции и тюрьма. Тогда уже не сжигали на костре, но было много способов наказания ведьм — нисколько не лучших. Но у нее были достаточно влиятельные покровители, которые помогли ей исчезнуть. По слухам, она бежала в Германию, а затем в Россию. Но это слухи, не более. Никаких следов ее пребывания в России не обнаружено.
— Она была знатного происхождения? — поинтересовался я, думая о том, что в платье XVIII столетия Жаннета Николаевна выглядела гораздо эффектнее, чем в кабинете Беркесова.
— О да, — сказала Лева, — род Руа очень древний. Это боковая ветвь Гизов.
— Так, может быть, это лакей, дворецкий или кто-нибудь в этом роде, — я указал пальцем на Койота.
Было заметно, что весь этот разговор начал Лену утомлять.
— Вообще-то, — не согласилась она с моим предположением, — как-то было не принято на гравюрах того времени изображать лакеев на переднем плане, а господ, включая членов королевской фамилии, на заднем. Я не знаю, кто этот человек, но я знаю далеко не все. Должно быть, во Франции о нем знают гораздо больше. Вам легче запросить какой-нибудь французский музей, скажем, тот же Лувр, чем выяснять это здесь. У нас уже не осталось опытных специалистов, которые могли бы опознавать персонажей старинных гравюр, а во Франции они, наверное, есть.
— Хорошо, — согласился я, — а могу я попросить вас сделать мне копию с этой гравюры?
— Это через дирекцию, — сказала Лена, — надо оформить заказ, оплатить...
— И ждать полгода, — продолжил я.
Лена устало улыбнулась, давая понять, что это не ее проблемы, но любезно протянула мне карточку, где был записан инвентарный номер гравюры и номер стеллажа хранения.
Поблагодарив ее, мы с Крис вышли в коридор.
— Ты сейчас куда? — опросил я.
— Как куда? — не поняла Крис. — Нам же нужно вернуться на банкет по случаю презентации выставки.
— Да, конечно, — сказал я. — Ты иди туда, а я сейчас подойду.
Крис, видимо, решила, что я собрался в туалет, поскольку, не задавая больше никаких вопросов, пошла по лестнице вина. Подождав немного, я, применив кое-какие профессиональные навыки, выбрался из Эрмитажа прямо на Миллионную улицу, надеясь, что никто меня при этом не заметил.
Мимо мчались машины. Я остановил четвертое из проезжавших такси, полагая, что не все таксомоторные парки города обслуживаются людьми Беркесова. Назвав адрес шоферу, я заметил, как стоявший около Военно-морского архива серый жигуленок рванул с места с явным намерением зацепиться за наш хвост. Мы выскочили на Марсово поле, свернули на Садовую. Жигуленок продолжал висеть на хвосте.
Я вытащил двадцать долларов и протянул их шоферу. Он принял банкноту, вопросительно взглянув на меня.
— Серый жигуль, — сказал я. — Надо оторваться.
Шофер ухмыльнулся, понимающе кивнув головой. Мы проскочили мост через Фонтанку, пересекли Литейный и углубились в лабиринт улиц и переулков между Литейным и Суворовским проспектами. В одном из переулков шофер свернул под арку какого-то дома, проехал насквозь проходной двор, выскочил на какой-то незнакомой мне улице и, не глядя на меня, переспросил:
— Так вам на проспект Ударников?
Я кивнул.
В этот момент ожил радиотелефон. Женский резкий голос, видимо, принадлежавший диспетчеру, спросил:
— ЛБ 35-17! Где вы находитесь?
Шофер снял трубку:
— Везу пассажира в аэропорт.
— Хорошо, — сказала диспетчер, — свяжитесь со мной, когда освободитесь.
То, что они меня все равно вычислят, я нисколько не сомневался. Главное, чтобы они не вломились вслед за мной в квартиру Руановой.
Мимо мелькали громоздкие новостройки Ржевки.
— Где остановиться? — поинтересовался шофер. — Мы на Ударников.
— Прямо здесь и остановитесь, — потребовал я. — Мне сюда.
Я указал на первый попавшийся дом. Но шоферу, казалось, это было совершенно неинтересно. Лихо развернувшись, подняв тучу грязи и брызг, он исчез. Я побродил по проспекту, стараясь определить — следят за мной или нет, а заодно понять, где находится нужный мне дом.
В новых районах Петербурга, как впрочем и Москвы, в хаотической нумерации домов и корпусов, черт мог ногу сломать. На некоторых домах номеров вообще не было. Но против ожиданий я нашел дом Руано- вой довольно быстро. Дом был блочным, девятиэтажным и внешне выглядел вполне прилично. Судя по номеру квартиры, Руанова жила на восьмом этаже. Лифт был, но не работал. Кнопки управления лифтом были вырваны из панели и висели на полу оборванных проводах. Полутемная лестница, тусклоосвещаемая, с похожими на бойницы окнами, благоухала баками с пищевыми отходами, вопила матерными призывами со стен и сиротливо скорбела пустыми электропатронами с украденными лампочками.
Меня все это не очень шокировало. У нас даже в Вашингтоне есть многоквартирные дома еще похлеще. Здесь, по крайней мере, на лестничных площадках не горели ритуальные костры черных пантер и не лежали заколотые собаки — жертвоприношение суровым богам племени сиу. Размышляя таким образом, я добрался до восьмого этажа, нашел нужную квартиру и позвонил. Дверь открыла сама Жанна. Ей, видимо, не здоровалось — поверх вязаной кофты был накинут платок, глаза были явно больные. Меня удивило, что она открыла дверь, даже не спросив — кто ее беспокоит. А на двери глазка не было.
При виде меня она нисколько не удивилась. Как будто я приходил сюда каждый день ужинать.
— Извините, — сказал я, — мне нужно с вами переговорить, а заодно и передать вам обещанное вознаграждение.
— А, — сказала она как-то безучастно. — Вы из Большого дома? Вас зовут Михаил...
Она запнулась, вспоминая отчество, которое я себе придумал.
— Просто Михаил или Миша, как хотите, — демократично помог я, проходя в квартиру.
Квартира оказалась однокомнатной, но с довольно большой по русским стандартам кухней. Если внешне дома в крупных городах бывшей советской империи стали постепенно выглядеть относительно прилично, то их интерьеры все еще напоминают чердаки наших собачьих будок. Настолько тесно, неуютно и не по-человечески. Первый этап человеческой цивилизации: медленное расселение из казарм по тюремным камерам.
— Проходите в комнату, — пригласила Жанна, — кофе хотите?
Памятуя правило никогда ничего не есть и не пить без крайней необходимости вне резидентуры (особенно сейчас в России), я вежливо отказался и прошел в комнату.
Комната была обставлена стандартно: диван-тахта в одном углу, телевизор — в другом. Сервант с какими-то неизменными рюмками и бокалами у одной стены, небольшой книжный шкаф — у другой. Ближе к дивану массивный шкаф, видимо, с одеждой. Несколько стульев. Посредине стол, не котором стояла пепельница с дымящейся сигаретой. Рядом недопитая чашка с напитком, который в этой стране принято считать чаем.
— Садитесь куда-нибудь, — предложила Жанна, беря из пепельницы сигарету и усаживаясь на диван.
Я уселся на один из стульев за стол. Затем вытащил две банкноты по пятьдесят долларов и протянул их Жанне.
— Ваше вознаграждение, — пояснил я.
Она нисколько не удивилась. Взяла деньги и положила их на сервант. Только спросила, не нужно ли где-нибудь расписаться.
— Не нужно, — махнул я рукой, — мне только нужно, чтобы вы мне ответили на пару вопросов.
— Слушаю вас, — Жанна достала из пачки еще одну сигарету. Я галантно щелкнул зажигалкой, потом закурил сам.
— Вы уверены, что видели этого человека, — я показал фотографию Койота, — именно у станции метро "Чернышевская"?
— Конечно уверена, — ответила Жанна.
Сформулированный мною вопрос не был, понятно, ахти каким умным, если не считать того, что задал я его по-французски и Жанна мне ответила на том же языке.
— И где же он сейчас находится? — спросил я опять по-французски.
Ее воспаленные глаза широко открылись в каком-то непонятном ужасе, как будто у меня выросли клыки дракулы. Она тяжело задышала и почти закричала, будь я проклят!
— Где находится человек, которого вы встретили у метро, о чем вы сообщили нам в Большом доме? — повторил я вопрос.
Вместо ответа она вскочила и бросилась на кухню, откуда послышались рыдания, грозившие перейти в истерику.
Вот этого я никак не мог предусмотреть и несколько растерялся, что со мною случается очень редко. Погасив сигарету, я не нашел ничего лучшего, как также отправиться на кухню и попытаться взять обстановку под контроль.
Жанна сидела за столом, закрыв лицо руками. Плечи ее вздрагивали. Платок, в который она куталась, сполз на пол.
На кухонной стене, прикрепленная липкой лентой, висела та же самая гравюра, которую мне два часа назад показывали в Эрмитаже — "Мадмуазель Жаннета де Руа в парке Леманжо прогуливает свою любимую болонку Кути. 19 февраля 1772 г.". С Койотом на переднем плане. Койота на кухне, правда, не было, но Кути была. Она стояла на задних лапах, положив передние лапы на колени хозяйке, и жалобно повизгивала. Именно ее визг я принял за начинающуюся у Руановой истерику.
