Анатолий Знаменский - Красные дни. Роман-хроника в двух книгах. Книга вторая

Когда следователь (смуглый человек с кавказской фамилией) прочел агентурные данные некоего Игнатова — бойца железнодорожной охраны со станции Арчеда, который будто бы слышал контрреволюционные, повстанческие разговоры в вагоне красного комбрига на перегоне Лог — Себряково, Миронов хотел по привычке вспылить, но как-то неожиданно, как в бою, сумел взять себя в руки и сказал, скрипнув зубами:

— Нельзя же так, товарищи-граждане! Все у вас во имя крошечного момента, нынешней секунды, а там хоть трава не расти! Нельзя. Вот понадобилось оскандалить Миронова, и на сцену выводится мелкий и подлый провокатор с ложным доносом... Тыловая крыса пачкает грязью комбрига Акинфия Харютина! Кто такой Акинфий Харютин? Один из организаторов отряда красных казаков семнадцатого года, тех, что вместе с питерскими рабочими и матросами отбили под Гатчиной Краснова, разложили его «корпус» в 700 сабель. У Харютина на груди — два ордена Красного Знамени и шестнадцать ранений на поле боя за Советскую власть! О Миронове уж умолчим, а кто такой этот Игнатов?

Вспомнился маленький, суетливый солдатик с белесыми, изреженными волосами на клин-голове, с быстро бегающими глазками, любитель обысков и реквизиций, который все порывался угодить Паукову при аресте, — не тот ли?

Следователь попросил говорить спокойнее.

— Ну хорошо, — согласился Миронов. — Это все нервы. Но я прошу навести справки о «летучей» бригаде. Времени прошло порядочно, можно узнать, где сейчас бригада краснознаменца Харютина и чем занимается? Подняла ли она мятеж или, может быть, передумала?

Через три дня следователь доверительно сообщил, что бригада Харютина, скомплектованная полностью из коммунистов и членов РКСМ 21-й кавдивизии, принимала участие в ликвидации кулацких мятежей под Саратовом и в настоящее время расквартирована в районе восстания. Так что обвинения агентурного порядка полностью отпали. Миронов раздраженно кричал:

— Так! Ложь себя выдала в две недели! Но вы ведь ей поверили на какое-то время? Вы поверили ей, дабы оскандалить человека, неугодного вам или вашему начальнику? Значит, побоку правду и товарищеское доверие, да здравствует всеобщая «агентурность» и клевета? Я человек пожилой, мне эти пружины виднее, чем другим...

Следователь нехорошо усмехнулся.

— Товарищ Миронов, в этой части я установил вашу полную невиновность и считаю ваше дело прекращенным. Но... не кажется ли вам, что вы слишком много и неосторожно говорите? Вы критикуете порядки так, как будто не вы их устанавливали, а кто-то другой. Для человека свежего и неподготовленного ваши слова легко истолковать как вражью пропаганду. Время-то какое! Вы бы поостереглись, товарищ Миронов. Нынче каждое слово — все равно что военный секрет, а военные секреты вы ведь не разбрасывали направо-налево!

— Виноват... — сказал Миронов. — Но я другие порядки устанавливал. И почему надо со всем этим смиряться?

— Смиряться не обязательно, — сказал следователь. — Но, безусловно, надо помнить, о чем говоришь и как... Так обстоят дела. Думаю, что днями все это кончится, товарищ Миронов.

Чекист называл его в этот раз «товарищем», видимо, верил полностью. Но Миронова не выпустили, перевели в пересыльную Бутырку. Он шел пешим этапом в толпе прочих, и рядом шла поникшая, заплаканная Надя. Он брал ее под локоть и говорил, что скоро их выпустят, клевета отпала...

Бутырка была переполнена разной сволочью, от карманников и бандитов до опытных расхитителей народных ценностей из банка и вновь созданного при наркомате финансов Гохрана. Сидели тут и старые офицеры с невыясненными биографиями, и фальшивомонетчики, и вшивые барыги с Сухаревки и Хитровки, бывшие красноармейцы, уличенные в мародерстве, и просто дезертиры.

...Общая камера — два десятка лиц, судеб и неописуемых трагедий, порожденных трагическим временем.

Солдат из кавбригады Ивана Кочубея, с Кубани, с дрожью в голосе рассказывал про своего геройского комбрига и его страшном конце. Миронов никогда не слышал про Кочубея, теперь внимательно расплетал слезливую хохлацкую балачку, вылущивал главное:

— Ваня Кочубей! Его ж уся Кубань знала, та героем величала! Як рубанэ билого гада, так до пупа! Сам Покровский от його тикав, та ще как! И колы сгибла уся наша Красна Армия у тих астраханьских писках, заела ее вошь и гнида, то пробилась тильки одна-разъедина бригада наша у целости и по хворме до той клятой Астрахани, шоб вони сгорела! Комиссары ихни у город нас не пускалы, бо, мол, уся та бригада стала вроде уже не бригада, а якась анархия! О, чув? Анархия стала, колы у баню треба идти да вошь парить, а колысь Деникин у фост и грыву их шкварыв, то и Ваня Кочубей був крепко нужон!.. О то, он и скажи им: «Эх, добраться бы до товарища Ленина та рассказаты ему все, а потом бы возвернутися на Кубань та й порубаты усю этую сволочь!..»

Камера слушала кубанца с напряженным вниманием.

— Они його: вне закону! Ну шо поделаешь, браты, велел тоди наш Ваня Кочубей бригаде усей заради дорогой общей жизни и ради помывки у бани сложить оружию у ног тих гадов ползучих, шо носят кужурки, а сам же со штабом утик степями аж на Царицын, щоб тама правду якусь скаты! Да був вже в тифу, так попав у степу до билых кадюков у плен...

Боец заплакал, вытирая грязным кулаком слезы. Тут выскочил в лохмотьях некий вор-фармазон малых лет, но великой наглости, с голым пузом, украшенным синими наколками, и стал рассматривать вблизь кубанского конника. Сказал с насмешкой:

— «Федул, чево губы надул?» — «Ка-а-а-фтан прожег...» — «А велика ли дыра?» — «Да, бачка, один ворот остался!» Ну даете, падлы! — и, отмахнувшись, зачикилял на одной ноге в угол.

Кубанец не обращал на него внимания, у него было великое горе:

— Його вылечилы у билом лазарети та й сталы уговориваты до кадюков перейти... Сам генерал до його пришов, полковником обещал сделаты. А он шо ему казав? Он казав: я не собака бродяча, шоб свое мясо жрать! Та й плюнул тому генералу в очи... И повесили Ваню Кочубея кадюки-генералы, а посля нашли у газыре последне слово Вани у записци: «Як мы тут поляжемо уси, а сюды прыйде Красна Армия, то нас лыхом ни поминайте, а одэжу отправьте до дому...» Отож...

Люди спрашивали бойца, за что он попал в тюрьму. Он рассказывал:

— Отож! Разоружили нас у клятой Астрахани, а опосля опять оборужилы, та й кажуть: 11-я армия! Та й пойшлы по берегу до Питровска, а там и дале до самых нефтяных земель под Бакы, начали и там Совецку власть гарбузоваты! Сгарбузовали Совецку власть, йдемо по домам, ан ще рано, постоять у горах треба... Ну слухайте, яке дило! Був геройский комбриг у нас, товарищ Тодорский! Уж геройски, точно, хоть и не Ваня Кочубей, но ихних кадюков дожинал добре, дали йому тут орден! Чуть время миновало, оженився наш товарищ Тодорский на якойсь черноокой видьмочке по имени Рузя. Ага. Рузя Чирняк! Шибко чирнява, жидовочка. Бачимо, наш товарищ Тодорский уже не комбриг, а доразу — комкор! Через два чина — у гору! Тут мы и стали думку соби думати: за шо ж мы боролыся, колы Рузя таку власть к рукам прибрала?

В камере продолжали посмеиваться, никто бойца не прерывал.

— Ото! Сидим со взводным у костерка вечером, балачки разводимо... я и скажи: «А на якой бы мини Рузи ожениться, шоб доразу командиром эскадрону б мини сделалы, га?» А тут який малый у той кужурки биля нашей беседы остановивсь. «Какие такие речи ведете, товарищ Неподоба?» Неподоба — моя родительская хвамилия. «Так и шо? Не можу вже и о жинке слова казаты?» Не, говорит, я вас с усей строгостью допросить должен, чьи у вас речи? «Мои!» — говорю, а он — свое. И пошла карусель от тих гор до сей каменной тюрьмы. А сроду ту Рузю и не бачив... Таки, браты, дила на Руси и Вкраини, шо тилькы руками развесты...

Кубанец был явно не в себе. К нему подходил старый еврей-растратчик из Гохрана, специалист по драгоценным камням и благородным металлам (его в камере авали Соломон Мудрый) и говорил бойцу с невеселой насмешливостью:

— Товагищ боец, совегшенно глупо в наших условиях делиться своими сомнительными воспоминаниями. — И пояснил свою мысль более пространно: — Яхве сказал Моисею, что удостоил Аагона званием пегвосвященника. Сам Яхве! Жаловаться в данном случае некуда и некому, товагищ боец.

— А это уж позвольте не поверить вам! — вступал в разговор поношенный субъект из бывших акцизных высокого ранга или юристов-пьяниц. — Позвольте уж не наводить тень на ясный день! Тем более — по библии! Каждое слово ваше — яд и подлость, потому что вы упорно хотите скрыть главное, именно то, что ваши-то миссионеры, от Иеговы, все и замыслили!

Беседа втягивала новых спорщиков. Из дальнего угла подходил детина саженного роста в накинутой матросской тужурке, по виду из землемеров или грабителей по несгораемым шкафам. Вмешивался, беря акцизного субъекта за лацкан поношенного сюртука:

— А вы, уважаемый, знаете ли, что такое мурундук?

— Нет. А что?

— Надо знать. Мурундук — это деревянный гвоздь, затычка, продеваемая сквозь ноздри верблюда для управления и крепления узды.