Мамедназар Хидыров - Дорога издалека (книга первая)
Я крепче стиснул кулаки, выпрямился:
— Ну, тогда я скажу Донди, и мы вместе убежим… Я увезу ее!
— Аллах с тобой, сынок, не говори такого! — мать замахала на меня руками. — Как ты можешь так думать? Куда ты ее увезешь? Догонят вас, поймают, убьют обоих, даже не задумаются…
— Пусть лучше убьют! — глядя в пол, проговорил я.
— А может, еще и не удастся им поймать? Ну скажи, мама, разве смею я сидеть сложа руки, отдавать безропотно… ту, дороже которой нет для меня в жизни?!
Мать молчала, опустив голову. Поняла, должно быть: в эти минуты меня все равно не переубедишь. Больше мы в тот вечер не разговаривали. Я лег, потом улеглась на свое место и мать, лампу задула. Однако сон ко мне не приходил. Крепло и крепла вспыхнувшая однажды дерзкая мысль: увезу Донди! Она согласится, в этом я не сомневался ни на миг. А дальше — будь что будет. Может, милостивой к нам окажется переменчивая судьба? Ну, а уж если настигнут — прирежу, задушу любого, кто станет на пути! Живым в руки не дамся, да и Донди… Оба примем смерть, но не позволим свершиться бесчестию!
С такими мыслями я наконец уснул. А утром стал обдумывать, с чего начать исполнение плана.
С Донди удалось тайком переговорить лишь под вечер. Беседа была короткая. Девушка поняла меня с полуслова.
— Когда скажешь, я готова. Только не медли. Если ты будешь со мной, ничего не страшно.
Условились завтра же опять встретиться.
Но уже с утра обстановка осложнилась. Худайкули-бай неожиданно выплатил оставшуюся часть калыма. Возможно, и он тоже торопился. Или догадывался об опасности?
Был назначен день тоя. И с этого момента, согласно обычаю, в дом приглашена и оставалась тут до самой свадьбы пожилая женщина:, кроить и шить наряды дли невесты, а главное — приглядывать за ней, днем и ночью глаз не смыкая. Такой надсмотрщицей была избрана старуха Розыгуль. Она-то уж знала толк в подобные делах: за много лет не одну девушку сберегла, обрядила для немилого жениха.
И в это утро Донди не пришла на условленное место для свидания со мной. Старая ведьма ходила за ней по пятам.
Дядя Аман, как видно, тоже был встревожен недобрым предчувствием. И опять, как уже много раз, решил применить излюбленный прием: вызвал меня и велел отправляться в пески за топливом. Да побольше привезти — ведь той собирался устроить богатый.
Я решил схитрить, уговорил дядю: если требуется больше топлива, то мне одному не справиться, нужно поехать с кем-нибудь из ребят, следует только найти подходящего паренька. Одним словом, я старался всячески оттягивать время. Прошелся по аулу, вернулся, сделал вид, что попутчика не отыскал.
Делать нечего, нужно ехать. Собрался, сел на ишака, верблюда повел в поводу. В последнюю минуту сообразил: Бекджик! Вот кто мне сейчас поможет. Пускай хоть подержит мою скотину где-нибудь за аулом, а я вернусь домой, спрячусь в хлеву… Меня во дворе нет, и Донди, наверное, одну выпустят покормить недавно отелившуюся корову, которую всегда кормит она сама.
— Бекджик! — позвал я друга, подтянувшись к пролому дувала их двора. Парень, как всегда, хлопотал возле скотины. Огляделся — хозяина не видать, подошел; я ему наскоро все объяснил.
— Эх… — Бекджик, сутулый, щуплый, ниже меня на голову, с горестным вздохом почесал затылок под папахой. — Достанется мне от хозяина за отлучку. Но так и быть, помогу. Дай бог удачи вам обоим!
Он повел моих ишака и верблюда в сторону песков. А я задами, прячась за дувалами, двинулся бегом назад, к дому. Скорее! Дотемна нужно отправиться в пески. Ждать больше невозможно! До свадьбы — три дня. Я ощущал в сердце тревогу, твердую решимость бороться до конца!
Солнце близилось к закату. Затихали воробьи на ветвях деревьев, только два или три из них доклевывали: зернышки в яслях у верблюда. Я притаился за яслями, в темном углу. Верблюда нет, сюда никто не подойдет!
Куры усаживались на насест, по левую руку от меня. Вдруг одна из них как заквохчет!.. Испугалась человека возле насеста. Петух услыхал — и давай крыльями хлопать. А потом заорал во всю глотку.
Сердце у меня так и затрепетало. Я затаил дыхание.
В тот же миг послышались чьи-то легкие шаги. Донди! Одна, без доглядчицы неусыпной.
— Донди!
— Нобат… Что же нам делать, ты придумал?
— Я сейчас должен быть в песках. Завтра вернусь. Где бабка Розыгуль?
— Ой, знаешь… Она даже ночами не спит, откуда только силы берутся. Ты уехал, прилегла вздремнуть. И отец со мной говорил. Угрожал и упрашивал. Не позорь, мол, дочка, меня перед людьми. Пусть говорит и делает, что хочет! — глаза у нее сузились, в них легко было, прочесть отчаянную решимость. — Этому не бывать!
— Да, но как тебе ускользнуть от слежки?
— Придется предсвадебной вечеринки дождаться. Это послезавтра. Тогда, в сумятице, легче будет улизнуть.
— Верно! Я и коней сумею увести. А для тебя притащу халат — тот самый, что мне подарили на тое сватов, будь он проклят вместе с халатом этим! Папаха старая есть, от отца осталась. Встретимся за арыком в кустах. Как только стемнеет и запоет бахши, любым способом отделайся от старухи, а я нарочно заранее куда-нибудь отпрошусь, будто нет меня в доме. Ведь они догадываются, я думаю… Ну, а лошадей — это я беру на себя. Только бы тебе ускользнуть незамеченной…
— Трудно, ты сам знаешь, Нобат… Да все равно, слово мое твердое — не дамся я им. Я уж и к смерти готова, к мучениям, каким угодно…
— Донди!..
— Пора! До послезавтра…
Бегом направился я прочь из аула. Отыскал в сумерках Бекджика с моей скотиной. Назавтра к вечеру возвратился домой, исполнив поручение дяди Амана.
…Вот и мейлис — вечеринка накануне свадьбы. Уже смеркается, гости отведали шурпы, насладились зрелищем борьбы, на которую были приглашены известные в нашей округе пальваны. Очередь теперь за бахши. Я сказал, что свежей травы накошу для скотины, сделал вид, что не хочется мне уходить со двора, где так весело. Взял серп, мешок — и прочь, на глазах у всех. Пусть думают, что я далеко за аулом, где около реки много свежей травы.
Лошадей на привязи я заранее облюбовал, обеих из нашего аула, тех, что принадлежали родственникам матери Донди, Эти лошади знали меня, с ними легче будет, когда придется уходить от погони.
Время! Халат, папаху, нож и кое-что из дорожных припасов в хурджуне я заранее спрятал в кустах у арыка. Незаметно вернулся домой. Затаился в условленном месте.
Звенели струны дутара. Бахши повел неторопливую песню-сказ о злосчастной судьбе двух возлюбленных. Стемнело. Костры горят на дворе, искры взлетают чуть не к самым звездам. Едва слышно журчит вода в арыке. Уже и ветерок подувает вечерний, прохладный.
Сейчас должна появиться Донди. Решительная минута настает. Что дальше? Скитаться на чужбине… Мне вспомнился дедушка, его рассказ о жизни бедняка, силой отторгнутого от родины. А я сам покину родную землю. С любимой вдвоем… Только бы удалось ей вырваться, да чтоб подольше не хватились! Догонят, поймают? Перебью, сколько сумею. Живым не дамся и ее не отдам!..
Черная ночь, редкие звезды едва мерцают высоко в небе. Поет бахши.
Донди, иди же скорее! К полуночи пиршество уляжется, гости разъедутся. Наш побег станет невозможен. Сейчас дядя хватится: где Нобат? В один миг поднимется тревога, все сразу смекнут, в чем дело…
Еще полчаса.
Поет бахши. Вот он умолк, проигрывает мелодию на дутаре, ему вторит гиджак. И под эту музыку у меня в сознании слагаются строки грустной песни — я прощаюсь с моей надеждой:
… Отделили ее занавеской глухой.Как ей слово сказать? Я утратил покой,С изболевшимся сердцем, с тяжелой тоскойОжидал, — но Донди не пришла, не пришла.Лепестки осыпает мой алый бутон.Жутко в мире — тюрьмой мне представился он,Точно уголь, что в адской печи опален,Черным стал, — ведь она не пришла, не пришла…
Поздно. Мне пора покидать мое убежище. Умолк бахши. Загомонили гости, прощаются с хозяином, благодарят за доставленное удовольствие.
Черной змейкой скользнула догадка: «А вдруг Донди… Вдруг она сама нарушила свой обет?! Донди — это значит: она изменилась! Или — изменила?!»
Я был подавлен горем и на мгновенье смог поверить даже такому страшному своей нелепостью предположению. Но только на миг, С негодованием прогнал я от себя ядовитую змейку — темную и злую догадку.
Почему же не пришла Донди? Узнаю ли я когда-нибудь? Значит — все пропало? Ведь завтра — той. Невесту увезут на верблюде, в кеджебе…
Я поплелся домой. Это была самая черная, самая страшная ночь за всю мою жизнь с тех пор, как я себя помню.
В нашей кибитке не было огня. Но как только я вошел, мать поднялась мне навстречу.
— Ее не пустили, сынок, — шепотом проговорила она, хотя я ни о чем не спрашивал. Не сразу ее слова дошли до моего сознания. Кого не пустили — Донди? Выходит, мать знала обо всем? Или догадалась? У меня не было сил расспрашивать. Будто скошенный серпом колос, я рухнул на кошму. Весь мир провалился в черную бездну…
