Анри Труайя - Крушение
— Не могли бы вы ехать немножко быстрее, — попросил Даниэль.
Шофер проворчал в ответ нечто неразборчивое и нажал на газ. «Славный малый!» — решил Даниэль. Впрочем, сегодня утром у Даниэля все были «славными». Отец! Какое странное ощущение. Однако он еще не настолько отошел от происшедшего, чтобы анализировать свои чувства с философских позиций. Для него в слове «отец» соединились и торжественная гордость, и подспудные опасения, и непонятное уважение. Даниэлю хотелось смеяться, доказывать всем окружающим свою значимость. Если бы только ему удалось стать первым по философии! Да, сегодня речь идет не о рутинной контрольной. Это должен был быть письменный опрос с целью приучить учащихся к подобным заданиям при сдаче экзамена на степень бакалавра. И все-таки отличиться в подобном конкурсе — очень почетно. Даниэль мечтал преподнести свой успех Дани в качестве подарка. При мысли о ней его переполняли жалость, любовь, нетерпение. Как могут Елисейские поля быть так забиты в этот час?! После занятий он поедет прямо в клинику. Оттуда он позвонит отцу, матери, Маду, Франсуазе и Жан-Марку. Он представлял себе радость родных, когда они узнают эту новость. А что, если на контрольной будет тема, которую Коллере-Дюбруссар читал в первой четверти? Тогда Даниэль попадет в западню, ведь он этого не предусмотрел. Выхватив из портфеля тетрадь и положив на колени, Даниэль опять принялся перелистывать ее. Машина дергалась, и это мешало ему читать. Он мысленно повторял названия некоторых тем: «Учение Платона, идеи Декарта, направление философских взглядов Канта». А в каком направлении движется его такси? Почему он поехал по набережным, идиот?! Ну вот, попали в пробку. «Философия — это не любовь к мудрости, а мудрость любви» — писал Хайдеггер[9]. Даниэль закрыл тетрадь и, вытянув шею, стал нервно следить за тем, как его такси, зажатое в потоке других машин, еле-еле ползет к бульвару Сен-Мишель. В окошке счетчика выскакивали цифры. Хватит ли у него денег? Слава Богу, тютелька в тютельку, но уж без чаевых. Такси остановилось перед лицеем Святого Людовика. Даниэль заплатил шоферу, выскочил из машины и захлопнул дверцу.
Он добрался до класса в момент, когда Коллере-Дюбруссар, расположившись за кафедрой, широким жестом раскрывал свою коричневую кожаную папку. Лоран, сидевший двумя рядами дальше, вполголоса окликнул его. Даниэль обернулся.
— Ну, как там? — прошептал он.
— Девочка, — ответил Даниэль, зардевшись от счастья. Весь класс смотрел на него.
«Человек и рука». О такой теме можно было только мечтать. За неясной формулировкой скрывалось широкое поле для творчества. Как только Даниэль осознал, что речь идет о «человеческом опыте», его перо мгновенно вошло в соприкосновение с белизной чистого листа. Казалось, воспоминания о лекциях по философии, всплывая вначале в голове Даниэля, плавно перетекают в его руку.
Даниэль писал не останавливаясь, почти без помарок. «Пространство, окружающее человека, бывает ориентированным в какую-либо сторону. Чаще всего оно соприкасается с его правой, наиболее умелой рукой. Таким образом, можно утверждать, что мир находится у человека справа». Эту фразу в свое время произнес на лекции Коллере-Дюбруссар, однако у Даниэля возникло пьянящее чувство, будто он сам только что придумал ее. Не отрывая глаз от стола, Даниэль, тем не менее, знал, что рядом с ним трудятся, склонив головы, его одноклассники. Словно галерные рабы, упорно налегая на свои весла-ручки, они медленно двигали корабль вперед… «Нельзя терять ни минуты. Надо опередить Панонсо», — подумал Даниэль и приступил к основным различиям между «человеком действующим» и «человеком мыслящим». «Наши доисторические предки изготавливали каменные орудия еще до того, как научились разумно мыслить. По Бергсону, homo faber, то есть человек, пользующийся орудиями, предшествовал homo sapiens, то есть человеку разумному». Теперь разовьем тему: «Рука как прообраз орудия труда». Коллере-Дюбруссар будет на седьмом небе от счастья. «Проведем аналогию между кулаком и камнем, между пальцем и палкой…» Восторгаясь собственными познаниями, Даниэль одновременно испытывал какое-то другое радостное чувство, никак не связанное с его авторскими успехами. Лучи непонятного счастья просвечивали сквозь красиво выстроенные фразы, озаряя его мысли необычным сиянием. «Кажется, в моей жизни произошло что-то очень-очень хорошее. Ах да, ведь я теперь отец! Я, Даниэль! Это невероятно!» Один за другим товарищи Даниэля сдавали свои работы. Он же никак не мог решиться перейти к заключению. Коллере-Дюбруссар был вынужден вынуть у него листы прямо из-под пера. Выходя из класса, Даниэль в отчаянии ударил себя по лбу: он забыл упомянуть об «экспрессивном значении руки»!
— Что можно успеть за два часа? Это очень мало! — сетовал он. Одноклассники Даниэля не разделяли его мнения. Расспрашивая о том, что им удалось сделать, Даниэль пришел к выводу, что его работа наиболее полно раскрывает тему. К тому же Панонсо как-то подозрительно быстро смотался, не приняв обычного участия в «тротуарных» дискуссиях. А это был верный признак того, что на сей раз он оказался не на высоте.
— Ну, что, теперь едем в клинику? — спросил Лоран, отводя Даниэля в сторону.
— Да, едем, но сначала мне надо купить цветы для Дани. Ты не мог бы одолжить мне десятку?
— У меня самого только на метро.
— Вот черт, — вздохнул Даниэль, — не могу же я в такой день явиться без цветов.
К счастью, их одноклассники еще не разошлись. Вернувшись к товарищам, Даниэль напрямик высказал им свою просьбу. Среди молодых людей возникло замешательство. Тогда он объяснил, что только сегодня утром стал отцом и поэтому в спешке забыл деньги дома. Даниэль обещал завтра отдать все сполна. На самом деле он был не очень уверен в этом последнем пункте, но, тем не менее, говорил с таким жаром, что сумел завоевать доверие. Богатенький Дюбонде, не знавший, на что бы еще потратить свои деньги, протянул Даниэлю купюру в пятьдесят франков.
— Мелких у меня нет.
— Это слишком много! — воскликнул Даниэль. — Мне столько не вернуть.
Тогда Дюбонде, вывернув карманы, наскреб ему необходимые десять франков монетами по двадцать су. Даниэль поблагодарил и быстрым шагом направился в цветочный магазин. Лоран, ворча, следовал за ним.
— Надеюсь, ты не собираешься все потратить на цветы?
— Раз надо, значит, надо, — строго сказал Даниэль, открывая дверь цветочного магазина.
Лоран, все еще переживавший за судьбу десяти франков, вошел следом за ним. Взгляд Даниэля упал на охапки роз и сирени. Сегодня Дани была достойна самых прекрасных цветов на свете, но, справившись о цене, Даниэль вспыхнул и чуть не вышел из магазина. Продавщица насмешливо посмотрела на него. Под ее пристальным взглядом ему пришлось спуститься на несколько ступенек по лестнице цветочной иерархии. Немного поколебавшись, он наконец решился на покупку небольшого букетика полевых цветов. Букет был упакован в прозрачную пластиковую коробку и стоил всего семь франков. Лоран пожал плечами: он считал, что и это дорого. В метро Даниэлю пришло в голову, что цветы лучше было бы купить прямо в Нёйи, а не тащиться с ними из Латинского квартала. Какой же он все-таки непрактичный! В вагоне, среди ужасного грохота, Лоран расспрашивал Даниэля, как прошли роды. Тот снисходительно отвечал:
— Ясно, что она страдала, все роженицы страдают. Таков уж закон природы.
— А младенец симпатичный?
— Ты хоть раз видел симпатичного младенца?
— Он похож на тебя?
— Во-первых, не «он», а «она». Во-вторых, она ни на кого не похожа.
— Это просто смехотворно, что вы решили назвать ее Кристиной!
— Кристина, Мадлен, Ядвига. Какая разница? Что тебя смущает?
— Да нет, ничего, но я бы предпочел Натали.
— Ну уж нет! Только не это! Помнишь мадам Натали, нашу бывшую учительницу по математике? Каждый раз, называя дочь по имени, я ждал бы появления математички с ее перекошенной пастью!
В коридоре клиники они встретили Шарля и Марианну Совло, которые жались около двери в палату. Что-нибудь случилось? Нет, нет, просто санитарный час. Вскоре появилась медсестра и объявила, что можно войти. Даниэль с бьющимся сердцем переступил порог и увидел полусидевшую в кровати жену, слабую, но розовую и улыбающуюся. Рядом с ней в колыбельке, прикрытой прозрачной тканью, лежала крошечная девочка — лобик нахмурен, кулачки крепко сжаты, веки плотно закрыты, а на вытянутой головке редкие черные волосики. Только бы она со временем выровнялась!
— Ой, цветы, спасибо! — радостно воскликнула Дани, приподнявшись со своих подушек.
Даниэль обнял ее так осторожно, словно прижимал к груди воздушную гимнастку с переломанными конечностями. Ему казалось, что после всех тех мук, которые из-за него перенесла Дани, он уже никогда не сможет избавиться от чувства вины перед ней. Ответственность за жену и ребенка делала его в этой палате еще более неуклюжим, чем обычно.
