Александр Изотчин - День учителя
В общем, Мирошкин считал, что у него есть повод опасаться встречи с Шамилем. Тем более что тот только-только из психушки. Вглядываясь в напряженное лицо Ирины и горящие надеждой глаза бабушки, Андрей еще более ненавидел Петровича: «Сволочь какая, втянул всех, а теперь иди из-за него к чеченцам. Сам бы приезжал и договаривался… А эта старая дура готова положить на плаху головы и внучки, и мою, лишь бы у ее сыночка все было хорошо». Мирошкин почему-то думал, что деньги, которые Шамиль отдаст Ирине на выкуп доли Коростелева в квартире на Красного Маяка, принесут выгоду не ему, Мирошкину, который там собирался жить, а тестю…
Шамиль Исаев был вовсе не похож на чеченцев в телевизоре — светлорыжий, гладко выбритый, высокий, в белой рубашке и темных шерстяных брюках от костюма (ох, уж эти привыкшие к местному климату южане!). Наверное, если бы Андрей не знал, кто перед ними сидит в кафе «Минутка» и пьет кофе, он никогда бы не догадался, что это чеченец, — так Исаев был похож на русского. Не походил он и на сумасшедшего. На вид их собеседнику могло быть и тридцать, и сорок лет — точнее определить не получалось. Чеченец с чувством пожал Андрею руку, поздравил со свадьбой и тут же сообщил, что они коллеги — он заканчивал истфак Термопольского пединститута. Вновь начались разговоры про «как дела». Из всего их общения с Шамилем, продолжавшегося около часа, Андрею запомнилось только повествование чеченца о его жизни — остальное время заняли никому не нужные рассказ о свадьбе Мирошкиных и обсуждение деталей научных изысканий Андрея — обе стороны все это время думали о другом, и каждая оттягивала разговор об этом «другом», хотя и по разным причинам — Мирошкины из страха перед Исаевым, а тот, наверное, потому, что разговор на тему завьяловских денег был ему неприятен. Кто навел беседу на рассказ о Чечне — Ирина или сам Шамиль, — Мирошкин не заметил, но все рассказанное Исаевым почему-то запомнил. Наверное, потому, что в то время еще оставался ученым, историком.
«Я только вернулся из Грозного. Отца навещал. Плохие там дела, — сказав это, Шамиль улыбнулся, как бы давая понять, что ему не очень удобно жаловаться, но иначе не скажешь — как федералы ушли, совсем жить стало невозможно. Особенно отморозки Бараева донимают — сплошные проверки на дорогах, документы требуют. Если видят в паспорте у человека фотографию, где на пиджаке есть значок о высшем образовании, тут же начинается: «У вас высшее образование? А не занимали ли вы при СССР руководящего положения?» А если занимал, значит, есть чем поживиться. И все под видом борьбы за независимость против русских. Обирают, людей крадут. Думаю отца вывозить сюда». Шамиль помолчал, отхлебнул кофе и продолжал: «Никогда не думал, что придется бросать наш дом в Грозном. Сколько сил потрачено на него, сколько денег! Когда мы жили в Казахстане, только и разговоров было о возвращении». Он повернулся к Мирошкину, как бы поясняя для него лично: «Деда с семьей при Сталине туда выслали. Дед в степи так и замерз. Отец остался совсем мальчик, жили там до 70-х годов. Я в Казахстане родился. Отец, конечно, власть ругал, обижался, и было за что. Как стало возможным, мы с ним в Грозный поехали. Раз, другой съездили на разведку — вроде бы ехать незачем. Пришли в свой старый дом, но там, ясное дело, другие люди живут. Осетины. К ним претензий, конечно, никаких не было — это уж шестые жильцы были после нашей высылки… (Отхлебнул из чашки.) Все равно поехали. Купили домик в частном секторе и начали его перестраивать — в общем, заново построили, с хорошим подвалом. Как знали, что может пригодиться… Отец стал директором продуктового магазина. Все вроде бы наладилось. Даже и обиды как будто старые отступили — отец реже вспоминал. Ну, конечно, не все хорошо было тогда. Вот я, например, почему поехал учиться в Термополь? Потому что в Грозном в университет было не прорваться — слишком большие взятки пришлось бы платить. Там ректор был тогда… Не помню фамилии… Еврей какой-то. Очень богатый. Его, кстати, потом первым украли. Тогда вся республика об этом говорила — дело громкое вышло. Потому что первое похищение человека за деньги. Родственники его деньги собрали, но похитители, как видно, не опытные еще, деньги взять не решились, а этого убили… Да, в общем, в Грозном поступить вряд ли бы удалось — у отца денег не хватало, нас все-таки три брата, я старший, всем надо. У меня еще и две сестры росло. Это вообще разорение сплошное. Вот меня общие знакомые привезли в Термополь к Петру Николаевичу и Ирине Алексеевне, они меня к экзаменам и приготовили. Совершенно бесплатно, да. Я и потом у Ирины Алексеевны английским занимался… (Поковырял ложечкой в мороженом.) Младшему брату повезло — он уже при перестройке поступал. Тогда после убийства ректора большой шум в газетах поднялся — обо всем писать начали. Видно, властям совсем уже ехать дальше некуда было. Поэтому, чтобы хоть как-то людей успокоить, возле университета в Грозном поставили мониторы, чтобы всякий мог подойти и попытаться сдать экзамен. Народу набралось вокруг, все стоят — смотрят. Вот мой брат взял и подошел к экрану и ответил на все вопросы. На другой день опять пришел — другой экзамен сдавать… Так и поступил. А что этим было делать? Кругом люди, шумят, подбадривают. В конце 70-х, когда я поступал, такое немыслимо было. Мы так радовались, что брат останется в Грозном жить. Дома все-таки. Это потом все поменялось… (Помолчал) В 88-м в Гудермесе собирались начать строить завод — удобрения делать. Огромный тогда митинг в Грозном собрался — тысяч пятьдесят пришло протестовать. Так необычно было. И все выступления с одним смыслом: «Центр хочет травить чеченцев химией». Все лето митинговали — Народный фронт организовывал. Ну и дальше уже митинги и не прекращались, только по другим поводам, но с тем же смыслом — против Москвы. Мы, правда, с братьями никуда не ходили — я тогда уже между Термополем и Грозным жил, жениться собирался, да и братьям не до того было — у отца какие-то попытались магазин отобрать, купили его у властей за взятки, мы не знали, что делать. Отец со мной тогда поехал к Петру Николаевичу — образованный человек, сын в ЦК работает. Он нас в Москву к сыну отправил, мы у вас на Ленинском проспекте несколько дней жили, помнишь, Ирочка? Валерий отца к юристу отвел хорошему, тот посоветовал обратиться в органы местного самоуправления и заключить договор об открытии в том же здании магазина с тем же направлением торговли, но под другим названием. Ловко тогда у нас все прошло — отстояли магазин. Если бы не отстояли — не знаю, как и выжили бы они в Грозном, когда все рухнуло… (Съел ложечку мороженого.) Как Дудаев к власти пришел, плохо стало — только на пропитание и зарабатывали. Русские уезжать начали. Кто поумнее, сразу уехал, как только митинги в Грозном начались. Они успели дома продать. Потом уже просто бросали, бежали. На их место всякая «деревня» понаехала. С гор спустились. Я как-то приехал, прошелся по городу, поразился — какие рожи! Я таких за все годы жизни в Чечне не видывал. Уровень культуры сразу упал. И митинги, митинги, митинги! И эти горные козлы на них едут и едут. А потом ходят по городу и высматривают дома, где еще русские живут. У нас соседка была — русская, пришли к ней двое, стали домом интересоваться. Отец сразу все понял, вышел с братьями. «Мы, — говорит, — уже дом у нее купили, она просто еще уехать не успела, уходите». Те ушли. Так она и осталась жить. Ее потом, уже в войну, убили свои — русские солдаты — по ошибке, что ли, или когда дом грабили, не знаю… (Помолчал, задумавшись.) Да! И как митинги в Грозном начались — сразу начались грабежи. Все магазины были разграблены. Нам повезло. Ведь сторожу платить нечего было — я же говорю: отец с братьями только на пропитание зарабатывали. Люди приходили, рассказывали о том, что в городе случилось, спрашивали, есть ли у вас сторож, не хотим ли мы нанять кого. Отец отвечал: сторож есть, но он глухой и малость сумасшедший, не выходит на улицу совсем, но сдуру может выстрелить. Уходили. Потом выяснилось, что разграблены были как раз те магазины, в которых сторожа были. Они и грабили. А у нас обошлось…»
Андрей и Ирина слушали внимательно, хотя оба не могли понять, зачем Шамиль посвящает их во все эти подробности. Было интересно, но хотелось поскорее перейти к тому, как плохо у них самих, в Москве. Мирошкин считал, что горцы не такие болтливые. Он был уверен — Шамиль хитрит, тянет время, пытаясь уйти от разговора о делах Завьяловых. Так, поговорит, поговорит, а потому встанет и откланяется, дескать, пора мне, спешу, извините. Но перебивать было неудобно. И где-то даже боязно — все они в конце концов зависели от доброго расположения этого рыжего в шерстяных штанах. Между тем Шамиль продолжал: «Когда война началась, мы сразу уехали. Тогда, в ноябре, я приехал в Грозный в гости — у отца был день рождения, да так и завис надолго. Помню, пролетел самолет и начал бомбить дом Дудаева. Странно, как в кино — маленькие черные бомбы посыпались вниз и начались взрывы. Воевать пошли те, кому хотелось, в основном молодежь — ну, эти, «деревенские», которые в Грозный приехали недавно и все по митингам бегали. Нам с братьями не хотелось. Поэтому, как только смогли из города выбраться, уехали. Жили здесь в Термополе у меня. У нас с Аллой тогда была однокомнатная квартира, но ничего, разместились. Вернулись только весной прошлого года. Отец еще радовался — кругом руины, а наш дом уцелел. Магазин разнесли, конечно. Чем жить неизвестно, но, главное, дом есть. Начали обустраиваться, я помогал… А потом федералы ушли. Летом. Очень хорошо помню, как на маленькой улочке возле нашего дома накапливались боевики, а потом пошли в центр города… Отец уже со мной в Термополь не поехал — остался дома. И братья остались…»
