Василий Ардамацкий - Последний год

— Это надо сделать до открытия Думы, — сказал царь, перелистывая странички настольного календаря. — Вот, лучше всего в понедельник, двадцать пятого января.

— Слушаюсь, ваше величество… Но вас не смущает, что это понедельник?

— Наоборот. Рабочий день, а у них получится праздник.

— Действительно это хорошо, ваше величество, — Хвостов сделал пометку на своей бумаге. — Вы, ваше величество, соизволили распорядиться об открытии Думы. Уже есть ваше волеизъявление насчет дня точно?

— Не будем торопиться с объявлением дня, но, думаю, где-то десятого — пятнадцатого февраля. Я собираюсь назначить одновременно заседание Думы и Государственного совета. Пусть будет постоянный противовес серьезности болтливой Думе.

— Это очень умно, ваше величество… Но я позволю себе просить вас, чтобы о дне открытия Думы я был извещен хотя бы дня за два.

— Я сделаю такое распоряжение. А что есть у вас по думскому вопросу?

— Всякое, ваше величество. Как обычно, в нашем обществе идут разные толки. Время сложное, и тем больше всяких оракулов. — Хвостов положил перед собой и раскрыл папку. — Вот, к примеру… Типичное из салонной и кулуарной болтовни… Дума-де должна свалить правительство и создать правительство доверия.

— На всех перекрестках болтают об этом, — осерчал царь. — А я просто не могу уяснить себе, что это такое — правительство доверия? Кто им нужен в это правительство?

— Ясно кто, ваше величество, — тихо и огорченно ответил министр. — Родзянко… Милюков… Гучков и так далее.

— И даже Гучков? — поднял брови царь. — Кстати, как там с его болезнью?

— Плох, очень плох, — безразлично ответил Хвостов. — Но он, ваше величество, последнее время сильно поднял свои акции тем, что их военно-промышленный комитет кое-чего добился с производством оружия.

— Это же результат усилий всего государства! Как можно на этом спекулировать какой-то отдельной личности? А если Гучков умрет, то все дело станет? Чушь! Наконец, почему эти… правительство доверия, а все другие без доверия? И за что доверие именно и только этим? — Царь так осерчал, что выговаривал это Хвостову, с такой злостью глядя на него, будто он главный виновник этой непонятности.

— Ваше величество, все тут более чем ясно, — заговорил Хвостов, когда монарх малость поостыл. — Доверие только тем, кто критикует правительство. Вы, ваше величество, изволили точно выразиться — спекуляция. Теперь выходит, что хорош только тот, кто мажет дегтем ворота государственной власти.

— Мне это надоело, — тихо произнес царь. — Мое доверие — вот главное доверие. И только так!

Истина, наше величество, — согласился Хвостов. И, решив несколько пригасить опасный гнев царя, добавил — Истины же ради следует уточнить, что эти разглагольствования о правительстве доверия весьма поименны.

— То есть? — насторожился Николай.

— Мы всех крупных и мелких спекулянтов знаем поименно, и список их не так уж велик. Опасность в другом — в нынешней атмосфере всесветного критиканства само это словечко «доверие» весьма привлекательно, и многие люди клюют на него вслепую. Опять же не случайно за это словечко ухватились и социал-демократы, этим все в руку, что может завлечь слепых людей в их сети. Мы попробуем показать в прессе нескольких таких наиболее рьяных крикунов на эту тему. Я уже об этом доверительно говорил с некоторыми редакторами и вооружу их соответствующим материалом. Недавно, к примеру, мы получили неопровержимые данные об одном крупном чиновнике-путейце — он гребет взятки лопатой и при этом кричит о правительстве доверия.

— Великолепно! — воскликнул Николай, любовно смотря на своего министра — вот же человек в его правительстве, который умно действует сам… — Алексей Николаевич, подорвать доверие у кричащих про это доверие — это шаг чрезвычайно полезный.

— Сделаем, ваше величество… — Хвостов помолчал, вздохнул и сказал просительно:

— Ваше величество, соизвольте разрешить мне высказать одну не очень приятную мысль?

Царь нахмурился:

— Высказывайте…

— Ваше величество, благодатную почву для критики власти создает Григорий Распутин… — Хвостов увидел, как в это мгновение лицо Николая буквально потемнело, но он решил сказать все, ибо сейчас это был для него вопрос жизни и смерти, он уже точно знал, что Распутин и его шайка роют под ним яму, и не желал пассивно ждать, пока его в эту яму свалят.

— Ваше величество! Я, конечно, могу и заблуждаться, даже сам хотел бы ошибиться, но факты, которыми я располагаю… Освободите, ваше величество, мою совесть от свинцовой тяжести, разрешите мне представить вам обстоятельную записку…

— Необязательно, — отрезал царь. — Надоело, Алексей Николаевич, надоело! Все это совершенно несерьезно, сенсация для приказчиков, а не тема для этого кабинета.

— Ваша воля — закон, — послушно склонил голову министр. — Я только обязан, ваше величество, заметить, что и тут мною движет беспредельная любовь и преданность вам и трону.

— Верю, — негромко отозвался царь и, надвинувшись грудью на стол, сказал: — Давайте-ка лучше поговорим о том, как провести прием депутации, чтобы она осталась довольной.

— Почему же это быть ей недовольной? — чисто автоматически спросил Хвостов.

— Я беспокоюсь, чтобы прием не стал ненужным ни мне, ни им, и полагаю, что вы продумаете и это, — сердито выговорил царь.

— Я продумаю, ваше величество.

— Дайте мне хотя бы справку об этом заводе. Хорошо бы знать, нет ли каких конкретных нужд у тех, кто будет в депутации, чтобы я мог на них отозваться.

— Это будет сделано, ваше величество. Но хорошо известно, как умеете вы задушевно говорить с людьми, вызывая их на откровенность, и если вы каждому скажете хоть одно слово, это станет ему памятным на всю жизнь.

Царь встал.

Хвостов, низко кланяясь, попятился к двери…

Ох как трудно быть министром в государстве Российском…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

 Рабочую депутацию привезли в Царское Село на поезде рано утром и поместили в просторной комнате казармы, где были убраны койки и поставлен большой стол, окруженный стульями. Но поначалу за стол сел только приставленный к депутации офицер охранного отделения капитан Гримайлов, который был в штатском. О том, кто он такой, знал только управляющий заводом Станков, крупнотелый розовощекий здоровяк лет пятидесяти, в глухом черном сюртуке и надраенных до зеркального блеска сапогах.

Начальник охранки генерал Глобачев, инструктируя капитана Гримайлова, говорил:

— Будьте с рабочими депутатами уважительны и демократичны, от разговора с ними не уклоняйтесь — люди хоть и проверенные, а осторожность не мешает. В случае чего ориентируйтесь на управляющего, это человек вполне надежный и умеющий управлять этой публикой…

Капитан Гримайлов для этой миссии избран не случайно. Это умный работник охранки, человек гибкий, с юмором, контактный. Однажды он этими своими качествами заслужил высочайшую похвалу — во время свидания в норвежских шхерах Николая и Вильгельма он был прикомандирован к свите германского императора и так сумел сдружиться с одним из личных его адъютантов, что сумел получить от него ценную информацию. С тех пор он прикомандирован к двору, обслуживает дворцовые дела…

Однако здесь, среди рабочих, капитан чувствовал себя, что называется, не в своей тарелке и знаменитая его контактность что-то не срабатывала. Он сидел один за столом, управляющий Станков в глубине зала нервно прохаживался от стены к стене. Рабочие толпились возле окон, разглядывали зимний царскосельский сад, строго расчерченный дорожками, посыпанными желтым песком.

Гримайлов встал из-за стола и, подойдя к управляющему, стал вместе с ним прохаживаться.

— Волнуемся? — тихо спросил капитан.

Еще бы, — ответил Станков, не оборачиваясь к собеседнику. — Такое не каждый день случается… Народ, однако, приехал вполне спокойный, так что… — Он недоговорил — в этот момент в группе рабочих раздался дружный смех, мгновенно умолкший. Гримайлов, а за ним и Станков подошли к рабочим.

— Небось Делов что-то выкинул? — весело спросил Станков, обращаясь к смуглолицему рабочему с черными цыганскими глазами.

— Я им, господин управляющий, высказал мнение, — совершенно серьезно ответил он, — что нас привезли сюда блоху подковывать — помните? — как Левшу когда-то…

Рабочие снова посмеялись, но уже тихо. У всех в глазах тревожное любопытство, они, конечно, были возбуждены одним тем, что находятся в Царском Селе, где жил сам государь. Скованно они себя чувствовали и оттого, что были по-парадному одеты, некоторые даже при галстуках.

— Надоели они мне, — продолжал Делов, и его цыганские глаза весело блестели… — Спрашивают, будто я сам царь — зачем мы тут? Ну я, к примеру, Попову отвечаю: ты столяр? Столяр. Значит, тебя ковать железо не заставят, ковать будет Серов из кузнечного… — Видя, что управляющий благосклонно улыбается, он продолжал балагурить дальше. — Лично я одного боюсь, вдруг задумано сделать меня министром по спиртоводочной части… — переждав смех, добавил — Откажусь, братцы, сразу же откажусь, ставить меня на такую должность все равно, что козу пустить в капустный огород. Всю эту промышленность в трубу пущу…