Иван Науменко - Грусть белых ночей
После залпа «катюш» домиков и продолговатого строения как не бывало. На том месте беспорядочные курящиеся кучи.
Один из танков горит.
Василь потерял чувство времени. Поселок захватили вчера. Реку переходили ночью. Теперь солнце вновь взошло, но его то и дело заслоняют завесы черного, густого дыма.
Василь свыкся с этой обстановкой. Ни на что не надеется. Так лучше. Лежит в окопчике, стреляет, когда все стреляют. В таком, как этот, бою можно лишь самим собой распоряжаться.
Как только огонь ослабевает, Василю удается вздремнуть. Он видит сны. Даже если паузы между огнем и тишиной совсем незначительные, по две-три минуты.
Тишина, вдруг наступившая на этом и том берегу, пугает Василя. Он долго не может понять, что же случилось.
II
Левоненко и его напарник, пожилой, маленького роста боец в длиннополой старой шинели, ведут по обочине шоссе пленных. Пленных немного — восемнадцать. По пути к финским солдатам присоединили немца — то ли летчика, то ли радиста. Со сбитого самолета. Немец в шлеме, в очках, спадающих на длинный хрящеватый нос.
Сначала, едва конвоиры, сняв с плеча автоматы, вывели пленных за поселок, к тем ближним соснам с пышной кроной, которые с обеих сторон подступают к шоссе, в глазах пленных застыл нескрываемый страх. Некоторые из них, вобрав голову в плечи, даже незаметно молиться стали: сочли, наверное, что конвоиры вот-вот изрешетят их автоматными очередями.
Навстречу бесконечным потоком несется техника: «студебеккеры» с накрытыми брезентом рельсами «катюш», самоходные установки, грузовики, тягачи — они тащат дальнобойные, с длиннейшими хоботами стволов пушки. Бойцы, сидящие на машинах, и те, что попадаются в пешем строю, и связисты с катушками на плечах, которые прокладывают кабель, и саперы с длинными палками миноискателей никаких варварских намерений по отношению к пленным не проявляют, и пленные понемногу успокаиваются.
День жаркий. Солнце поднялось высоко, палит нестерпимо. Черный гудрон, которым покрыто шоссе, заметно прогибается под каблуками и шибает нестерпимым смрадом.
Всюду на дороге — следы поспешного бегства. Грудой лежат темно-серые финские шинели. Там же какое-то воинское снаряжение в металлических коробках. Валяются брошенные винтовки, автоматы. Даже какую-то военную канцелярию распотрошили — на обочине шоссе рассыпаны папки, бумаги.
Наметанным глазом Левоненко среди раздавленной танками, сброшенной в кювет техники замечает иной раз пушки, пулеметы. Более всего немецкой техники: тягачи, автомобили с тупыми радиаторами, да и пушки, пулеметы тоже.
Над самым шоссе нависает разбитая, разваленная глыба железобетонного дота. Темнеет заваленная каменным крошевом яма-пропасть, ведущая в подземелье.
Шоссе взбирается на крутой берег. Внизу — вода. Финский залив, домики разбросанного по побережью поселка. В этом месте обращены к морю несколько нетронутых дотов с темными отверстиями амбразур. На гладкой бетонированной площадке пушка с длиннейшим стволом, которая тоже смотрит в сторону моря.
По шоссе спустились в поселок. Он тихий, уютный, не потревоженный войной. Возле дачных на вид домиков — белая кипень сирени, клумбы с цветами. Возвышается островерхая кирха из красного кирпича. Почти рядом с ней труба деревообрабатывающего заводика, к которому ведет узкоколейка. На рельсах нагруженные досками, брусами вагонетки.
Возле кирхи — кладбище. Сотни одинаковых свежих крестов, Стоящих вереницей на аккуратно распланированном квадрате поля. Кресты, наверное, делали на деревообрабатывающем заводике — настолько они похожи один на другой. На некоторых из них висят солдатские каски: кладбище, значит, военное. Взглянув на кресты, на каски, пленные заметно веселеют.
В поселке тоже видны следы поспешного бегства. Двуколки, повозки, ярусы деревянных ящиков. Наверное, здесь остались военные склады. То из одного, то из другого строения бойцы трофейной команды волокут тюки белья, мундиров, шинелей.
Фронтовики на каждом шагу. Пленных хотят посмотреть многие. Левоненко отгоняет чересчур любопытных. Точно осознав свою важную роль, не церемонится даже с лейтенантами и капитанами.
Большая пушка наверху, на горе, направлена на море, чтобы не подошли к бухте корабли. Подошли, однако. С мотобота как раз высаживаются матросы в бескозырках, увешанные автоматами, кинжалами, биноклями. Попадаются такие — шкура на них горит! Балагурят, острят, во все суют нос. Левоненко с трудом отогнал одного из таких любопытных от пленных.
Несколько кирпичных домиков стоит на отшибе, один напротив другого. Просторный двор-плац огорожен железными решетками. На улице перед домиками цуг «виллисов». Наверное, штаб тут. Из ворот как раз выходит солидный, насупленный, с нависшими черными бровями полковник. На нем, несмотря на жару, длинное, до пят, кожаное пальто. Полковник собирается сесть в «виллис», но, увидев пленных, захлопывает дверцы. Властным взмахом руки останавливает конвоиров и пленных.
Откуда-то вышмыгивает белобрысый паренек в новой гимнастерке, с ефрейторскими погонами. Замирает рядом с полковником. Полковник спрашивает, тыча пальцем то в одного, то в другого пленного, из какой части. Паренек торопливо переводит. Пленные охотно отвечают.
Наверное, не найдя ничего интересного в этих ответах, полковник с пареньком-ефрейтором садится в машину. А между тем со двора-плаца выходит второй полковник, повыше ростом, с добрым приятным лицом. Левоненко сразу узнает его. Это командир их дивизии. Он выступал перед бойцами пополнения в начале весны.
— Из какой части? — спрашивает полковник.
Левоненко называет полк, батальон.
— По разговору чувствую — белорус, — полковник улыбается.
— Так точно, товарищ полковник. Из-под Гомеля.
— Я Могилевский. Чериковский район. Ты в первую германскую воевал?
— Был призван. Железную дорогу строили. Из Калинковичей на Овруч. Фронт тогда под Пинском стоял. В гражданскую пришлось воевать, товарищ полковник.
— Где?
— У Щорса.
— Вот так, брат, — полковник подает Левоненко руку. — Живем в эпоху войн и революций. Ничего не попишешь. Такая эпоха. Третью великую войну с тобой кончаем. Не считая малых. Может, дотянем?
— Дотянем, товарищ полковник.
Полковник подзывает капитана, который в нетерпении похаживает у ворот, приказывает накормить пленных.
В полдень к командиру дивизии полковнику Василевскому приводят взлохмаченного, исхудавшего донельзя человека, сидевшего в котельной деревообрабатывающего завода. Трудно сказать, сколько ему лет. Волосы седые, щеки запавшие, светло-синие глаза глядят пронзительно, настороженно.
Поселок пуст. Специальные части погнали перед собой мирных жителей. Поэтому каждый человек, который остался, вызывает интерес.
— Меня зовут Лахья, Анти Лахья. Я рабочий, — говорит человек почти правильным русским языком, хотя и с заметным акцентом. — Кочегар. У меня только братья по классу остались, больше никого нэт...
Полковник Василевский несколько смущен. Не часто с такими посетителями приходится сталкиваться.
— Ты видэл Ленина? — вдруг спрашивает задержанный у полковника.
— Нет, — полковник еще более растерян.
— Я видэл. Два раза. Здоровался с ним за руку. Ленин здэсь был, когда ви делали революцию. В Выборге и в этом поселке. Здэсь санаторий был. Он здэсь отдыхал, когда революция совэршилась. Я и тогда был кочегар. Работал в санатории...
Полковник наконец начинает понимать, с кем разговаривает.
— Финские коммунисты, демократы, — говорит он, — помогали нашей революции. Рад с вами познакомиться, товарищ Лахья. Если будет какая-нибудь просьба...
Кочегар точно не слышит последних слов.
— Я был в Красной гвардии. Два мои сына погибли в этой войне. Воевали против вас. Кому это нужно?
— Мировому капиталу, товарищ Лахья. Буржуи обманом, силой заставляют рабочих людей защищать свои интересы.
Интересный собеседник попался. Встретишь такого — и не забудешь. Максималист.
III
Взвод разведки в дозоре в стороне от шоссе. Шоссе справа, по нему рвется наша техника — танки, самоходки, артиллерия.
Внимательно осматривают разведчики лесные, оставленные жителями поселки. Домики здесь из деревянных щитов, напоминают летние, дачные. Но люди в них и зимой живут. От холода спасают картонные листы, прибитые к стенам. В три слоя картон.
В поселках безлюдно, тихо. Ни единой живой души не встретишь. Жителей воинские части погнали перед собой. Об этом свидетельствуют всякие тряпки, барахло, разбросанное на дороге. Подушки, матрацы лежат вперемешку с воинским снаряжением — сломанными двуколками, ящиками для патронов, винтовками, пушками.
Не отыщешь в покинутых жилищах хлеба, мяса, кофе, каких-нибудь иных продуктов. В чистеньких, прибранных кухнях разживешься в лучшем случае порошками. Они в пакетиках или пересыпаны в пластмассовые кружки с крышками. Выстроились в ряд на беленьких полочках.
