Евгений Аллард - Призраки прошлого

— Олег! Куда же вы пропали! — услышал я знакомый голос.

Я резко обернулся, Лифшиц уже стоял рядом со мной с таким выражением лица, будто его сейчас отведут на казнь, а я, единственный, кто может спасти от петли.

— Я никуда не пропадал, — ответил я холодно. — Все время здесь, в городе.

— Мы вас ищем везде! — воскликнул он.

— А почему не позвонили? — удивился я. — Телефон потеряли?

— Наверно, я неправильно записал ваш номер, — пробормотал Лифшиц растерянно. — Никто трубку не брал.

И тут на меня снизошло озарение. Я вспомнил, что призрак расколотил мой мобильник о стену, а я не удосужился купить новый и переставить сим-карту. Екатерина Павловна аккуратно сложила останки проклятого телефона в коробочку, которая теперь стояла рядом с моей кроватью.

— Вы не передумали участвовать в нашем проекте? — пробормотал Лифшиц, умоляюще вглядываясь в моё лицо.

— Да нет, — пробурчал я.

— Идемте, я познакомлю вас с нашим режиссёром-постановщиком! — обрадовано вскрикнул он, потащив меня на другую сторону улицы.

— Дмитрий Сергеевич Верхоланцев, — представил он меня импозантному мужчине.

— Так-так, — произнёс Верхоланцев, — внимательно рассматривая меня. — Значит, в саратовском театре служишь? Пойдём, поговорим за жизнь.

Мы сели в фургон, салон был обит бордовым плюшем, окна закрывали плотные занавески. Верхоланцев плюхнулся напротив, также внимательно разглядывая меня.

— Ну и что рассказывай, — проговорил он деловито.

— Что именно? — поинтересовался я.

— Ну, что в театре играл. Какие роли.

— Ваську Пепла, Тузенбаха.

— Вот как? Ну, прочти что-нибудь. Помнишь?

— «А быть может, нашу жизнь назовут высокой и вспомнят о ней с уважением. Теперь нет пыток, нет казней, нашествий, но вместе с тем, сколько страданий!» — с пафосом прочитал я текст из «Трёх сестёр». Чехова я очень люблю, и перечитываю.

Верхоланцев усмехнулся, достал из-под скамейки бутылку пива, сделал глоток. Вытащив платочек, вытер аккуратно усы.

— Ну, скажем, актёр из тебя дерьмо, конечно, — пробурчал он без тени раздражения, скорее с иронией. — Впрочем, на другое я и не рассчитывал, когда пробы посмотрел.

— На пробах все актёры хреново играют, — возразил я.

— Не перебивай. Но может это к лучшему, — продолжал он рассуждать вслух. — На Северцева ты очень похож. Да, Северцев — гениальный актёр был. Самородок. Это я его нашёл. Огранил. Бриллиант из него сотворил. Да сколько актёров на моих фильмах поднялось, — протянул он. — Это ты его тело обнаружил?

— Да. В пещере.

— Небось, все место преступления облазил? — поинтересовался он. — Нашёл что?

Я удивлённо взглянул на него. Может быть, запонка принадлежит Верхоланцеву? Но зачем ему убивать «самородка», из которого сделал бриллиант?

— Я просто полицию вызвал и ждал их на берегу.

— Да ну, — усмехнулся он в усы. — Небось, даже сфотографировал. А? Верстовский, ты ж репортёр. Знаю я вашу шатию-братию, — хитро добавил он. — Ладно, не тушуйся, сделаем мы из тебя актёра. Не из таких делал. Только больше не ври мне, — шутливо погрозив пальцем, закончил он. — Задача такая. Переснимаем крупные планы, и делаем несколько новых сцен. Роль сократим. Не потянешь ты всю. Шучу-шучу, — добавил он, видимо, заметив моё огорчение. — Только не зазнавайся. Главную роль не ты играешь. Игорь Мельгунов. Вместе с Миланой. А ты — группа поддержки. С Мельгуновым не ругайся, не ссорься. Он — человек ранимый, обидчивый. Звёздный мальчик. И особенно рекомендую тебе держаться подальше от Розенштейна. Продюсер.

— Подальше от начальства, поближе к кухне, — сказал я.

Верхоланцев сделал ещё глоток из бутылки, аккуратно положил под скамейку. И, сделав вид, что поправляет мне воротник, проронил:

— Значит так, сейчас едем к наиглавнейшему церемониймейстеру. Твоя задача — ему понравится. Очень сильно. Понял?

— Это кто? — спросил я удивлённо.

— Главный продюсер. Давид Григорьевич Розенштейн, — тихо пробормотал Лифшиц, по его лицу было заметно, как он страшно боится.

Я вспомнил бурное выяснение отношений в кафе, где Розенштейн отчитывал Лифшица, и мне стало не по себе.

— Ладно, не раскисай, — проронил бодро Верхоланцев. — Главный тут я.

Спустя четверть часа фургон остановился возле местной гостиницы. Мы прошли в холл и поднялись на третий этаж. Верхоланцев ещё раз оглядел меня и постучал в дверь. Я представить себе не мог, что в гостинце провинциального городишки могут быть такие номера. Потолок метров двадцать высотой, украшенный лепниной, с люстрой из позолоченной бронзы, имитирующей свечи, окно во всю стену с полуколоннами, другая половина номера отгорожена изящной колоннадой, над которой находился балкон с ажурным, чугунным ограждением. На светло-жёлтом паласе стояло несколько мягких диванов и кресел цыплячьего цвета с ярко-синими подушками. Среди всего этого великолепия я не сразу заметил хозяина, который на фоне громадных интерьеров выглядел карликом. Он вальяжно развалился в одном из кресел, выставив огромное брюхо. На стеклянном столике рядом цвёл натуральный экзотический сад — ваза ярких цветов и огромное блюдо с фруктами.

Верхоланцев подошёл к нему, уселся рядом и, показывая на меня, проронил:

— Вот, наш новый Франко Лампанелли.

— И где вы такое чмо болотное откопали? — лениво проворчал Розенштейн.

Он взял со столика бутылку с янтарно-коричневой жидкостью, налил в пузатый бокал, и никому не предлагая, выжрал половину. Мерзкий гоблин.

— Давид, он идеально подходит. Похож на Северцева. Ты видел пробы? Переснимем пару сцен и почти без задержек пойдём дальше. Талантливый. Звезда саратовского театра драмы.

— Очередной твой племянник? — поинтересовался продюсер. — Или сын незаконнорождённый? — добавил он, хрипло заквакав, что означало смех.

— Прекрасный вариант, лучше ничего не найдём, — не слушая его, продолжал бубнить Верхоланцев.

— Пятьсот деревянных и пусть гуляет.

— Давидик, но у нас же массовка столько получает. Парня надо заинтересовать, давай пятьсот зелёных.

— Ты спятил, Дима? За такое говно пятьсот баксов? — зевнув, сказал Розенштейн таким тоном, будто покупал пучок завядшей зелени на базаре.

Мне безумно захотелось приложить его по лысине, ярко блестевшей под светом шикарной люстры.

— Давид, Северцев тебе дороже обходился, — возразил Верхоланцев.

— Северцев был звезда, — с пафосом сказал Розенштейн, воздевая пальцы, толстые, как сардельки, к небу, то есть к украшенному лепниной потолку. — Одно имя все окупило бы, а этот пацан ничего делать не умеет. И ничему не научится. Ну, если он тебе так нравится, плати ему сам. Из своего кармана.

— Хорошо. Только тогда, мой гонорар возрастёт на штуку. В сутки. Или я ухожу из проекта, — произнёс Верхоланцев. — Давид, мы будет снимать кино или не будем снимать кино? Мы уже в простое три дня. Твою мать, чего ты ломаешься, как девка красная?

Розенштейн вздохнул и опять потянулся за бутылкой.

— Ребята, подождите меня в фургоне, — сказал Верхоланцев.

Лифшиц, схватив меня за рукав, потащил к выходу с такой скоростью, будто убегал сломя голову от стаи чертей. Я слышал, как Верхоланцев, перейдя на сплошной мат, бурно убеждает Розенштейна.

Мы просидели в фургоне около часа, Лифшиц угрюмо молчал, уйдя в себя. Откинувшись на спинку мягкого сиденья, я закрыл глаза, стараясь ни о чем не думать. Когда отъехала дверь, мы синхронно повернули головы. Верхоланцев был навеселе, но по выражению его лица я понял, он доволен. Он с большим трудом влез в фургон и плюхнулся напротив меня.

— Выбил я тебе ставку, — проронил он устало. — Будешь мне по гроб жизни обязан. Чтоб я ещё так унижался, козлина, — тихо пробурчал он себе под нос.

Я содрогнулся, услышав мелодию гимна Советского союза, ну то есть гимна России. Все равно, когда слышу эту музыку, на ум приходят слова, которые услышал от бабушки: «Нас вырастил Сталин на верность народов». У Верхоланцева не дрогнул ни один мускул на лице.

— Все сделали? Точно? Ладно, — выловив из кармана мобилу, спросил он. — Верстовский, соберись, — добавил он мрачно, засовывая телефон в карман. — Едем кино снимать.

Я не видел, куда мы едем, а спрашивать не решился. Через полчаса фургон остановился, я вылез наружу и увидел длинное, бетонное помещение без окон, где в ряд стояло ещё несколько машин. Верхоланцев вылез из машины и, не сказав ни слова, быстро ушёл.

— Пошли, — сказал Лифшиц. — На съёмочную площадку.

Я шагнул в дверь, открытую Лифшицем и замер от удивления — мы будто бы оказались на улице американского городка, выстроенного в стиле начала прошлого века — низкие домики, яркие неоновые вывески на английском. Единственным отличие этого города от настоящего было отсутствие неба. Где-то над головой я увидел потолок. Представляю, сколько вбухали бабок в создание подобных декораций. Не проще было найти натуру? Мы свернули в незаметный переулок и вошли в дверь, оказавшись в коридоре, по которому, громко переговариваясь, сновали люди.