Анри Труайя - Крушение
— Это ужасно, — простонала Дани, — я боюсь взглянуть на себя в зеркало.
Даниэль, тоже удрученный переменами в ее внешности, милосердно возразил:
— С ума сошла! Ты… ты просто потрясающе выглядишь! И потом… В общем, ты скоро об этом забудешь.
У Дани на глазах выступили слезы. Даниэль обнял ее и бережно прижал к своей груди. Как странно: верхняя и нижняя части ее тела остались изящными, лоно же раздулось и выпирает вперед, мешая ему почувствовать желание. Сделав над собой усилие, Даниэль пробормотал:
— Моя Дани, моя дорогая Дани.
Она подставила ему губы. В ее дыхании чувствовался запах зубной пасты. Вдруг она резко высвободилась и быстро легла в постель, натянув одеяло до самого подбородка. Даниэль лег рядом и обнял ее. Дани слабо сопротивлялась, ее смущало, что рядом находилась комната Лорана. Было слышно, как тот ходит за стенкой.
— Моя милая Дани, я люблю тебя, — шептал Даниэль.
— Хорошо, хорошо, только молчи.
— Почему?
— Там же Лоран…
— Ах да…
Они с головой накрылись простыней. Их руки и ноги переплетались, рты жадно искали друг друга под сводом матерчатой пещеры. Они занимались любовью в полной тишине. После этого Дани сразу же уснула, а Даниэль еще долго лежал без сна, заложив руки под голову. Погруженный во мрак, он размышлял о ребенке, который скоро родится, о Спинозе, о Канте, о Бергсоне, об экзаменах на степень бакалавра, о будущем их брака и о профессии, которую он выберет. Эти раздумья вызывали в нем тревогу и страх. Сон не шел к нему, и тогда Даниэль решил, что если он будет повторять про себя лекции по философии, то это поможет ему уснуть.
IV
— Прошу месье следовать за мной, — произнес слуга, — мадам ожидает месье.
Жан-Марк был удивлен, что его ведут к госпоже Крювелье, а не прямо к Жильберу. Неужели она сейчас сообщит ему, что по здравом размышлении передумала и не видит необходимости в частных уроках для своего внука? Девяносто франков в неделю уплывали у него из-под носа. А он на них так рассчитывал! Нет, это невероятно, не может же у нее быть семи пятниц на неделе.
Волнуясь, Жан-Марк переступил порог гостиной, где накануне его принимали госпожа Крювелье с супругом. Это была просторная комната с высокими потолками и стенами, обитыми деревянными панелями с легкой позолотой в стиле Людовика XV. Ковер с пасторальными мотивами, расстеленный под огромной хрустальной люстрой, освежал комнату. Обстановка изобиловала инкрустированной мебелью, старинными картинами, изящными безделушками, китайскими лаковыми ширмами. Всего было в избытке. Дверь открылась, и в комнату вошла элегантная хрупкая женщина с аристократически тонким носом, светло-голубыми глазами и шапкой густых белых волос. Обратившись к Жан-Марку, госпожа Крювелье сказала:
— Жильбер еще не пришел. Но, откровенно говоря, я рада, что могу увидеться с вами наедине прежде, чем он вернется. Вчера в его присутствии я не смогла поговорить с вами так, как мне бы хотелось.
Сев в глубокое кресло и предложив сесть Жан-Марку, госпожа Крювелье со старомодным кокетством продолжила разговор:
— Не скрою, вам достался непростой ученик. Более того, ваша миссия в этом доме будет в достаточной степени деликатной.
Жан-Марк облегченно вздохнул: речь шла не об отказе от уроков.
— Я хочу, чтобы вы меня поняли. Жильбер — очаровательный юноша, но надо найти к нему подход. Трагедия, омрачившая его детство, сделала характер Жильбера ранимым и беспокойным, хотя по натуре он был, скорее, мечтательным ребенком. Вам уже известно, что его мать, моя невестка, погибла у него на глазах в автомобильной катастрофе?
— Да-да, — пробормотал Жан-Марк, — Валери мне рассказывала.
— Ему тогда было шесть лет. Слава Богу, Жильбер отделался всего несколькими царапинами, а ведь он сидел рядом с матерью на переднем сиденье. Его отец — мой сын — очень быстро женился за границей во второй раз, предоставив нам с мужем воспитывать Жильбера. Надо ли объяснять, что внук стал для нас единственным смыслом жизни.
— Он сильно отстает в учебе, мадам?
— Не особенно. Вернее, он учит только то, что его занимает. Что тут можно поделать?! Но, к сожалению, впереди экзамены, и мы должны об этом думать. Честно говоря, Жильбер нуждается не столько в репетиторе, сколько в старшем товарище, с которым он мог бы свободно говорить обо всем. Нам бы хотелось, чтобы молодой человек, взявшийся за эту задачу, просвещал Жильбера, ободрял его, прививал ему вкус к учебе…
— Да-да, я понимаю — отзвался Жан-Марк.
«Меня словно нанимают преподавателем к наследному принцу», — подумал он про себя. Госпожа Крювелье погрузилась в раздумье: ее глаза затуманились, на губах блуждала чуть заметная улыбка. Неподвижная поза и ореол белоснежных волос придавали ей сходство с персонажами старинных полотен XVIII века, которые смотрели на нее со стен гостиной. Только ее короткое платье цвета темной морской волны выглядело анахронизмом. Прошло несколько минут, и госпожа Крювелье продолжила:
— Жильбер у нас немножко дикарь. Насколько я могу судить, у него практически нет друзей. С одноклассниками ему неинтересно…
Она все говорила и говорила, и Жан-Марк с удивлением отметил про себя, что даже столь утонченная женщина может быть болтливой. Похоже, она страдает «недержанием речи», которое он так не любит в пожилых дамах. Забывая о возрасте, они упрямо продолжают играть роль светских кокеток; поблекшие и элегантные, все еще стремятся очаровывать всех вокруг. Возможно ли, что и Кароль тоже со временем сделается похожей на мадам Крювелье? От подобной мысли у него в ужасе замерло сердце.
— Настоящая проблема — это посещаемость! — не умолкала госпожа Крювелье. — Из-за этого мы не хотели зачислять его в лицей. Без сомнения, ему лучше посещать частную школу Магеллана, в этом заведении нет религиозного уклона. Правда, к сожалению, там учатся и девушки. Вероятно, вы считаете меня отсталой?
— Нет-нет, мадам, — поспешил опровергнуть ее Жан-Марк.
Она поблагодарила его теплым взглядом, и синева ее глаз восхитила Жан-Марка. «Наверно, она была хорошенькой», — подумал он.
— Я сразу поняла, месье, что вы не принадлежите к жалким университетским смутьянам, возомнившим себя цветом французской молодежи. Если у вас возникнет малейшая проблема с Жильбером, обращайтесь ко мне — мы решим ее вместе. А вот и он!
Жильбер торопливо вошел в гостиную. Он был небольшого роста, со светлыми волосами, стройный, слегка нервный, с широкими скулами, коротким носом и живыми блестящими глазами. Поцеловав руку бабушке, он обратился к Жан-Марку:
— Извините, что заставил вас ждать, но преподаватель физики задержал нас после урока на десять минут, чтобы вернуть тетради с домашним заданием.
— Ничего страшного, не беспокойтесь, я пришел недавно, — ответил Жан-Марк.
Посмотрев на них с нежностью, госпожа Крювелье мягко проговорила:
— Вот и хорошо, отправляйтесь-ка учиться.
Жан-Марк шел следом за Жильбером по длинной галерее, стены которой украшали картины, причем в таком количестве, что рамы их соприкасались. В просвете между двумя портретами Жан-Марк заметил дверь, прикрытую портьерой.
— Это моя спальня, — сказал Жильбер, приглашая Жан-Марка войти.
Комната больше походила на кабинет: три стены заняты книгами, в одном из стеллажей устроена ниша для дивана. На стене по обе стороны окна под стеклом висели рисунки. Жан-Марк узнал Матисса и Дюфи[1].
— Вам они нравятся? — спросил Жильбер.
— Очень!
— А я видеть их больше не могу! Бессодержательно, поверхностно… Кажется, что художники просто валяют дурака, решив посмеяться над нами.
— Да, вы — сложная личность! — воскликнул Жан-Марк, подумав про себя: «Валери права — противный парень. Может, и неглупый, но уж больно неприятный». Внимательно посмотрев на Жильбера, Жан-Марк уже в который раз усомнился в том, что принял правильное решение, согласившись на эту работу. Его собственные школьные познания четырехлетней давности были порядком подзабыты, и хотя он пытался их освежить, видимых результатов это не принесло.
Сев за письменный стол напротив Жильбера, Жан-Марк решил начать с английского. Здесь он чувствовал себя вполне уверенно. В школе Жильбер проходил шекспировского «Макбета». Жан-Марк взял книгу и прочел седьмую сцену из первого акта. Потом он попросил своего ученика прочесть ее вслух и перевести. Произношение у Жильбера было отвратительное. Пока он мучился над переводом, Жан-Марк разглядывал его лицо. Левую бровь Жильбера пересекал тонкий шрам. Возможно, последствие той аварии, которая стоила жизни его матери? На письменном столе в металлической рамке стояла фотография молодой светловолосой женщины: держа на руках маленькую пушистую собачку, она улыбалась, щурясь от солнечного света. Никакого сходства с Жильбером. И все-таки он, бесспорно, сын этой покойной незнакомки, этой призрачной красавицы. Задумавшегося Жан-Марка вернула к реальности тишина — Жильбер замолчал. Жан-Марк объяснил ему смысл нескольких архаизмов и задал пару вопросов по грамматике. Что дальше? Сознавая, что не силен ни в математике, ни в физике, ни в химии, Жан-Марк выбрал французский. Здесь-то, по крайней мере, он сможет выкрутиться и не ударить в грязь лицом. Жильбер объяснил, какое домашнее задание он должен подготовить. Полный кошмар! «Прочитав поэтическое послание Буало о пользе врагов, напишите, разделяете ли вы утверждение автора. Обоснуйте, почему Расин не был согласен с аргументами Буало». Не зная толком, что отвечать, Жан-Марк, тем не менее, посоветовал Жильберу в первой части задания кратко высказаться о пользе врагов, о том, что они, уязвляя самолюбие писателя, побуждают его превзойти в творчестве самого себя. Во второй же части, более объемной, можно было бы порассуждать о том, что враги Расина, далекие от объективной критики, использовали самые гнусные приемы, чтобы очернить его произведения, так что Расин был прав, не соглашаясь со своим другом Буало.
