Репит - Кайли Скотт
— Почему?
— Дело в том, что ты бросила колледж и два года ухаживала за больной матерью. Смотреть, как она умирает от боли… ну, это было тяжело для всех. В любом случае, когда ты бросила учебу, чтобы заботиться о маме, то потеряла связь с большинством своих друзей по колледжу. А вернувшись, уже не смогла найти общий язык с младшими студентами или даже с людьми твоего возраста. Так ты мне объяснила, по крайней мере. После смерти мамы ты была довольно замкнутой, и это не облегчало знакомство с людьми. После того, как мы начали встречаться, ты сблизилась с некоторыми из моих друзей, но после разрыва…
— Верно. — Теперь отсутствие друзей имеет больше смысла.
— Так… Что же еще? — Эд шумно вздыхает. — Ты аккуратная, порой даже слишком: все должно лежать на своих местах, посуда вымыта. Ты храпишь после того, как выпьешь пару стаканчиков, любишь фиалки, но при этом совершенно не умеешь за ними ухаживать. Каждый раз, когда ты приносила домой очередной цветок, я искренне сочувствовал бедняжке.
Я усмехаюсь и прикрываю глаза от яркого дневного света.
— Немного похоже на меня, но не все.
— Значит, ты стала упрямее и любишь другие вещи. Люди меняются.
— Наверное. Могу я спросить кое-что о тебе?
Эд поджимает губы.
— Не о нас, — быстро заверяю я его, — только о тебе.
— Хорошо.
— Когда ты начал рисовать?
— Не могу припомнить времени, когда бы не рисовал, — говорит он с улыбкой, которая превращает его из просто привлекательного мужчины в космически привлекательного. Хорошо, что я лежу, а то подогнулись бы колени. Эд божественно прекрасен.
— У меня всегда были карандаши и бумага. Место не имело значения, я оставлял свои художества, где угодно. В конце концов, мама с папой отказались от попыток помешать мне рисовать на стенах, просто ограничили теми, что были в моей спальне. Раз в год я перекрашивал их и я начинал все сначала.
— У тебя хорошие родители.
— Так и есть. — Улыбка исчезает. Эд встает. — Ты им очень нравилась. Тебе надо отдохнуть.
*** *** ***— …после того, что сделал, ты, вероятно, последний человек, общение с которым ей сейчас нужно.
Я медленно сажусь, разбуженная шумом.
— Ты не знаешь, о чем говоришь! — Эд явно сердится. — И это не имеет значения. Она может сама принимать решения.
— Она сейчас сама не своя.
— Так кто же будет принимать за нее решения? Ты, Френсис? — Даже на расстоянии сарказм Эда ощутим.
— Я благодарна за помощь сегодня, но ты, конечно, понимаешь, что продолжать общение для нее было бы эмоционально затруднительно. — Эд не отвечает. — Что бы ни произошло между вами, кто бы ни был виноват… это уже не имеет значения. Сейчас она уязвима, и я должна защитить ее.
Гордон стоит в коридоре, наблюдая за схваткой в гостиной. Увидев, что я проснулась, он начинает вилять хвостом.
За окном темнеет. Уже зажглись уличные фонари. Должно быть, я проспала несколько часов. Достаточно долго, чтобы обезболивающее перестало действовать. Лицо и голова болят, и другие части тела жалуются на то же самое.
Я осторожно слезаю с кровати, беру с прикроватной тумбочки мобильник и таблетки и иду в гостиную.
— Она просто не знает, что для нее лучше, — говорит Френсис. Кажется, она очень взволнована. Ничего удивительного.
— Она проснулась, — встреваю я, прикрывая глаза от света.
— Боже, Клем, ты в порядке? Выглядишь ужасно.
— Спасибо.
Френсис шумно вздыхает.
— Ты знаешь, что я имею в виду.
— Я в порядке. Доктор Патель не слишком беспокоится. — Это всего лишь маленькая ложь, но в долгосрочной перспективе она избавит меня от многих хлопот. — Приступы при таких травмах не редкость. Отдохну несколько дней и буду как новенькая.
Сестра не выглядит убежденной.
— На работе все в порядке? — спрашиваю я, меняя тему.
— Все то же, все те же.
Френсис либо не может, либо не хочет говорить о своей работе. Может думает, что разговоры о насилии вернут меня к воспоминаниям или что-то в этом роде. Или, возможно, просто не хочет «тащить» работу домой.
Я бреду на кухню с баночкой обезболивающего. Прежде чем успеваю открыть шкаф, Эд уже там, хватает стакан и наполняет его водой. Наверное, надо было сначала спросить. Хотя я уверена, что ему все равно. Он не из тех, кто слишком беспокоится о приличиях.
— Спасибо. — Я проглатываю две таблетки, запивая их полным стаканом воды. В горле пересохло, как будто я обезвожена или… не знаю что еще. Мой мозг недостаточно хорошо работает для сравнений. — Сегодня Эд мне помог.
Френсис делает страдальческое лицо.
— Я понимаю. Прости, что не смогла прийти.
— Все нормально, — говорит Эд. — На всякий случай возьми с собой таблетки.
По деревянному полу стучат когти, это Гордон расхаживает взад-вперед у входной двери.
— Ему пора на прогулку. — Эд мрачно мне улыбается. — Как ты себя чувствуешь?
— Жить буду. Мы сейчас уйдем. Еще раз спасибо.
— Не за что.
Френсис продолжает молчать. Может, это и к лучшему.
Эд привязывает поводок к ошейнику Гордона, возбуждение которого растет. Его тело снова вибрирует, как если бы восторга было слишком много, чтобы выразить его только вилянием хвоста. Я наклоняюсь, обнимаю пса и получаю собачий поцелуй в ответ. Эд просто наблюдает. Френсис тем временем уже вышла.
— Еще раз спасибо, — повторяю я, и Эд кивает.
Когда мы уезжаем, они идут в противоположном направлении, и я борюсь с
