Любовь на уме (ЛП) - Али Хейзелвуд
Запах жареного стейка окутывает нас, как только мы заходим внутрь. Я поднимаю взгляд на Леви, и он извиняющимся тоном говорит: — Я приготовлю тебе ужин после. — Что вызывает во мне небольшое… цунами. Серьезно. Это ерунда. Меня захлестывает нелепый всплеск привязанности к этому вегетарианцу, чьи, вероятно, надоедливые родители пригласили его в стейкхаус, и чья первая забота — чтобы я не осталась голодной сегодня вечером. Это теплое чувство грозит взорваться в моей груди, поэтому я останавливаю его у входа, кладу руку на его серую рубашку на пуговицах и притягиваю к себе для поцелуя.
Мы не очень-то целуемся на людях. И даже наедине я обычно не являюсь инициатором контакта. Его глаза расширяются, но он тут же наклоняется, чтобы встретить меня на полпути.
— Я также, гм, — пробормотала я ему в губы, — сделаю для тебя кое-что. После. — Вау. Очень сексуально, Би. Очень гладко, ты искусительница.
Он вспыхивает от жара. — Ты… да?
Я киваю, внезапно застеснявшись. Но мы целуемся, и это мое второе «О-ох». Потому что позади нас прочищается горло, и я сразу понимаю, кто это.
Упс.
Отец Леви — более низкий, чуть менее красивый и чуть менее крепкий. От матери у него волнистые волосы и зеленые глаза. А третий человек… С ними еще один человек, и понятно, что Леви удивлен. Учитывая сходство, также ясно, что это его брат.
Боже мой. Это семья Леви. Жизнь Леви. Мне становится невероятно любопытно. Я хочу знать о нем все. Возможно, поэтому я смотрю слишком пристально и пропускаю вступления. Возможно, третье О-ох.
— …мой старший брат, Айзек. А это Би Кенигсвассер.
Я улыбаюсь, готовая к своему ярчайшему «Приятно познакомиться», но отец Леви прерывает меня. — Подружка, да?
Я стараюсь не напрягаться. — Да. И коллега тоже.
Он равнодушно кивает и направляется к столу, бросая равнодушное «Я же говорила тебе, что он, вероятно, не гей» своей жене, которая следует за ним со здоровой дозой безразличия. Айзек идет следом, после короткой улыбки нам двоим, с чуть меньшим безразличием. Самое удивительное, что когда я смотрю на Леви, он тоже кажется равнодушным. Он просто берет меня за руку и ведет к столу.
— Ты можешь уйти в любое время, хорошо? — Интересно, кому он это говорит?
Нам с Леви требуется примерно полсекунды на изучение меню, чтобы сделать заказ (домашний салат, без сыра, заправка из оливкового масла). Мы молчим, пока его родители продолжают разговор с Айзеком, который явно начался в машине. Никто не спросил Леви даже «Как дела?», и он, кажется… тревожно не против. Если уж на то пошло, он смотрит куда-то в сторону. Смотрит вдаль, играет пальцами моей левой руки под столом, как будто я — чудодейственная антистрессовая игрушка. Я не эксперт в семейных ужинах или в семьях, но это полный пиздец. Поэтому, когда наступает момент тишины, я пытаюсь напомнить Уордам о нашем существовании.
— Мистер Уорд, вы…
— Полковник, — говорит он. — Пожалуйста, зовите меня полковником. — И тут же поворачивается, чтобы сказать что-то Айзеку. Как вам четвертое «О-ох»?
Первое взаимодействие происходит после того, как приносят еду. — Как твой салат, Леви? — спрашивает его мать.
Он заканчивает жевать и отвечает: — Отлично. — Ему удается говорить искренне, как будто он не шестидесятикилограммовый двухсотфунтовый крепыш, которому требуется четыре тысячи калорий в день. Я смотрю на него с недоверием и понимаю кое-что: он не спокоен, не безразличен, не расслаблен. Он замкнут. Замкнут. Непостижим.
— Все хорошо на работе? — спрашивает Айзек.
— Да. Пара новых проектов.
— Недавно у нас был прорыв в чем-то, что может стать великим, — взволнованно говорю я. — Что-то, что ведет Леви…
— Как-нибудь NASA может пересмотреть твое заявление о приеме в корпус астронавтов? — спрашивает полковник, игнорируя меня. Пять. Это должна была быть игра на выпивку?
— Сомневаюсь. Если только я не отрежу себе ноги.
— Мне не нравится твой тон, сынок.
— Они не пересмотрят. — Голос Леви мягкий. Невозмутимый.
— У ВВС нет ограничений по росту, — говорит Айзек с набитым ртом. — И им нравятся люди с модными дипломами.
— Да, Леви. — Теперь его мать. — И в ВВС тебя возьмут только до тридцати девяти лет. Военно-морской флот…
— Сорок два, — снабжает Айзек.
— Да, сорок два. У тебя не так много времени, чтобы принять решение.
Я думала, что родители Леви, вероятно, не такие ужасные, какими он их выставляет, но они в десять раз хуже.
— А в армии тридцать пять — сколько тебе лет, Леви?
— Тридцать два, мама.
— Ну, армия, вероятно, не будет твоим первым выбором…
— А как насчет Французского Иностранного Легиона? — спрашиваю я, закручивая прядь фиолетовых волос. Вилки перестают звенеть. Три пары глаз изучают меня с недоверием. Леви просто… насторожен, как будто ему любопытно, что может произойти. Боже, что эти люди с ним сделали? — Каковы возрастные требования для Французского Иностранного Легиона?
— Зачем ему вступать в армию другой страны? — ледяным тоном спросил полковник.
— Почему он хочет вступить в армию США? — отвечаю я. Я не могу поверить, что гнилой Тим Карсон произошел из любящей, идеальной семьи, а кто-то такой же идеальный и любящий, как Леви, происходит от таких гнилых родственников. — Или ВВС, или ВМФ, или бойскауты? Это явно не его призвание. Он же не работает бухгалтером, отмывающим деньги для наркокартеля. Он инженер NASA, которого цитируют тысячи людей. У него высокооплачиваемая должность. — На самом деле я понятия не имею, сколько зарабатывает Леви, но я поднимаю одну бровь и продолжаю. — Он не тратит свою жизнь на тупиковую работу.
«О-ох» номер шесть. Игра с выпивкой была совершенно упущенной возможностью. Это, конечно, сделало бы молчание более терпимым, пока оно тянется. И тянется. И тянется.
Пока
