Мистер Скеффингтон - Элизабет фон Арним
Весьма неудобная привычка, когда достигаешь пенсионного возраста и уходишь в отставку. В лондонском клубе, членом которого был сэр Эдвард, персонал признавал только одного Господа Бога. В глазах официантов сэру Эдварду грозил иной титул – «Лысый-джентльмен-возле-окна». Ему грозили также некрасивые и недостойные пререкания с таксистами, да и многие другие неприятности. Однако в это первое по возвращении утро сэру Эдварду, который двадцать лет завтракал папайями, подали великолепную яичницу с беконом – и он, по собственному выражению, был бодрее и беззаботнее блохи. Вот она, старая добрая Англия, думал сэр Эдвард, припрыгивая в спальне гостиничного номера в ожидании, пока его соединят с домом на Чарлз-стрит. Сэр Эдвард находил, что лондонский смог нынче как раз нужной густоты, и наслаждался февральской промозглостью. Славное местечко – Англия, и славно будет повидаться с…
– А вот и она!
Сэр Эдвард метнулся к телефону и вступил в разговор, который начался с «Привет, пусенька», а закончился отбоем.
Не привыкший к такому обращению и вообще ко всякому обращению, кроме раболепия, сэр Эдвард задался вопросом: неужели какая-то там секретарша вообразила, будто помешает ему говорить с кем он хочет? В результате, не успела мисс Картрайт возобновить чтение, телефон затрезвонил вторично.
– Слушаю. Кто у аппарата?
– Тот самый миляга, что и минуту назад, – ответил сэр Эдвард, решив держать себя в руках, чтобы не портить первое утро в Англии. – Ни на йоту не изменился с нашего последнего разговора.
– К сожалению, вы ошиблись номером.
Мисс Картрайт положила трубку.
У Эдварда подскочило давление. В третий раз требуя соединить его с Чарлз-стрит, Эдвард проклинал секретаршу, ведь после многих лет на знойном острове в роли Господа Бога кровь его закипала по малейшему поводу.
На сей раз мисс Картрайт узнала его, прикрыла ладонью трубку и зашептала:
– Это тот самый человек. Мне кажется, он… Что делать, леди Франсес? Может быть, отключить на время телефон?
Фанни согласилась. Факт отключения телефона не сразу проник в сознание взбешенного Эдварда, но, когда это случилось, ближайшим следствием стало прибытие на Чарлз-стрит посыльного с огромным букетом роз. Фанни еще вдыхала их аромат, еще удивлялась, что ей снова начали присылать цветы, когда Эдвард явился собственной персоной, ибо, в последние месяцы своего изгнания обливаясь по ночам липким потом, он строил планы, и планы эти включали женитьбу на Фанни, а точнее зиждились на ней. Пусенька Фанни… Конечно, она сейчас не та, что прежде, но по крайней мере она белая, по крайней мере у нее кожа не лоснится. После жирных туземок, на телах которых оскальзывается даже взгляд, не говоря о руках; после туземок, которые на ощупь точь-в-точь горячие змеи, женитьба на Фанни представлялась Эдварду чем-то вроде прохладной ванны. Благослови Господь англичаночек, думал Эдвард, вертясь в постели под москитной сеткой; холодноватые, чистые, хрупкие, изящные создания, как они не похожи на его наложниц! Он давно уже питал отвращение к наложницам – черномазым, мясистым, скользким. Лишь поначалу они его чем-то зацепили – наверное, своей многочисленностью. Эдвард просто ошалел от изобилия, но уже через несколько лет стал их сторониться и пользовался ими только в минуты отчаяния. Кончилось же тем, что он считал дни до отставки, до того момента, когда развяжется с туземками навечно и отплывет домой, чтобы взять в жены полную их противоположность.
Неудивительно, что Эдвард – оптимист до мозга костей, человек не по возрасту энергичный, импульсивный и решительный, а также привыкший за годы неограниченной власти получать желаемое, – не сомневался, что Фанни пойдет за него замуж. Много лет назад она упрямилась, так и не позволила Эдварду на ней жениться; но Эдвардов пыл это не охладило, даром что он все отлично помнил. Прежние времена, рассуждал он, не теперешние; то, на что женщина не согласна в тридцать лет, она сделает, и притом с радостью, в пятьдесят. Эдвард следил за жизнью Фанни. Знал о ней все – что после того еврея она не выходила замуж, что по-прежнему живет на Чарлз-стрит, что сохранила капиталы, что недавно тяжело болела, едва выкарабкалась, и что на днях встретит свой пятидесятый день рождения. Словом, к настоящему моменту Фанни, свободная в своих поступках, скорее всего уже перебесилась и дозрела до семейной жизни, как и сам Эдвард. Ему шестьдесят. Ни у него, ни у Фанни нет ни единой лишней минуты. Каждый из них в том возрасте, когда, если взбрело вступить в брак, надо вступать немедленно. Они с Фанни будут отличной парой… нет, в самом деле! Можно, кстати, совместить свадьбу с пятидесятилетием Фанни – это настоящий шик. Они отлично заживут, ведь Эдвард уже настроился до конца своих дней любить и лелеять то, что в Фанни еще можно любить и лелеять, как подобает хорошему мужу; конечно, он немолод и юную прыть не разовьет, но зато и без стариковского брюзжания обойдется. Великолепный план, думалось Эдварду; замечательный, первоклассный план. Они оба окажутся в выигрыше. Фанни получит заботливого и преданного супруга, а он выплатит долги.
И вот, нацеленный на результат, даже мысли не допускавший, что какая-то там секретарша способна ему помешать, до блеска умытый и чисто выбритый (как и подобает мужчине, у которого в ближайших планах – поцелуи), Эдвард примчался к Фанни вслед за своим букетом. Сомс нависал над журнальным столом. Эдвард просиял, увидев его, проскочил мимо посыльного и отвесил Сомсу поклон. Старина Сомс по-прежнему служит на Чарлз-стрит – вот это дело. А ведь мог и в ящик сыграть, и тогда бы связь прервалась. Сдал, конечно: вон как пузо отвисло, – но ничего, вполне узнаваем.
– Привет, Сомс! – воскликнул Эдвард, от полноты души не дожидаясь, пока дворецкий поздоровается первым, и сам сбросил пальто, чтобы не терять ни секунды. – Все при ее светлости, дружище?
Сомс, недоумевая, кто этот развязный джентльмен, дипломатично подтвердил: да, мол, продолжаю здесь служить.
– Славненько, славненько. Правильно делаешь, что держишься старого места. Ну, где она?
С этими словами Эдвард швырнул шляпу посыльному, которую тот и поймал (не зря ведь считался одним из лучших футболистов у себя в деревне). Далее Эдвард одернул жилет, поправил галстук, поелозил шеей, удобнее устраивая ее в тугом воротничке, и потер руки –
