Мистер Скеффингтон - Элизабет фон Арним
– Сэр Перегрин Лэнкс у аппарата. Слушаю вас, – очень вежливо произнес Лэнкс.
– Ах, Перри, это ты? – живо отреагировали в трубке.
Перри? Никто не называл Лэнкса Перри. По крайней мере, в глаза. Нет, в детстве, конечно, его звали Перри и потом к нему так обращались некоторые женщины (таких было от силы две), но это дело давнее. Жена называла его Драконом. У нее ума не хватало понять, что кличка бесит Лэнкса. «Ну же, Дракон, – говорила жена, грозя ему пальцем, – не будь таким гадким Драконом». Прискорбно, но факт.
– Представьтесь, пожалуйста, – сказал Лэнкс уже менее вежливо.
– Представиться? Да ведь это я, Фанни! Я буду очень благодарна, если…
– Фанни? – совсем невежливо перебил Лэнкс. – Какая еще Фанни, ради всего святого?
– О, Перри! Как у тебя язык поворачивается говорить: «Какая еще Фанни, ради всего святого?» – с возмущением воскликнули в трубке. – Ты притворяешься, да? Или сердишься, потому что я звоню ни свет ни заря?
– В смысле… – Лэнкс колебался, до него начинало доходить. – В смысле, это леди Фанни Скеффингтон?
– Леди Фанни Скеффингтон! – передразнили в трубке. – Похоже, ты там не один, возле телефона: кто-то слушает наш разговор. – А я вот совсем одна, бесценный Перри! – (Много лет никто не называл Лэнкса бесценным, и он воспринял обращение как издевку.) – Перри, я так устала, просто сил нет. Пожалуйста, приезжай и присоветуй мне что-нибудь, да поскорее, милый. Будь моим ангелом-хранителем, приезжай прямо сейчас – пока я не сошла вниз и не столкнулась с ними.
Столкнулась? С кем ей там предстоит столкнуться? Она что, все деньги промотала – уже и бейлифы явились имущество описывать?
Впрочем, осторожный человек такое по телефону не обсуждает. Да и вряд ли речь о бейлифах. Правда, Лэнкс краем уха слышал, что Скеффингтон погорел: ввязался в какую-то аферу в Мексике, – но ведь после развода он оставил Фанни приличную сумму. Да, теперь Лэнкс точно припомнил. Очень приличную. Не могла же Фанни спустить целое состояние? Значит, это не бейлифы, но что-то ее определенно тревожит, и ведь, если на то пошло, когда-то она…
Смутные, обрывочные воспоминания о том, что давно умерло, накатили на Лэнкса – и возымели эффект благоухания роз для иссохших ноздрей или сладкой мелодии для того, кто становится туг на ухо.
– Хорошо, – сказал он. – Я заеду по пути в Темпл. Минут через десять. Адрес прежний – Чарлз-стрит?
– Да, Чарлз-стрит. Ты ангел…
Но Лэнкс уже повесил трубку.
Вот досада, думал Лэнкс, медля отойти от телефона и пощипывая нижнюю губу, – действие, растиражированное Дэвидом Лоу[30], «Панчем» и иже с ними. Как это некстати и как глупо – возобновлять знакомство с Фанни. У Лэнкса нет времени для возобновлений, воспоминаний и воскрешений. Что умерло – то умерло, и незачем его ворошить. Вдобавок к концу романа Фанни сильно утомляла Лэнкса (память вдруг взялась проясняться). Хоть и прошло много лет, Лэнкс довольно легко вспомнил, какова стала Фанни к финалу. Да ведь она удерживала его только своей прелестью, когда миновал первый этап обожания! Она не предпринимала ни малейших усилий, чтобы приблизиться к Лэнксу в интеллектуальном плане. Мужчине нужна женщина, в которой красота сочетается с умом, ведь восторги неизбежно проходят. И Фанни могла бы развить свой интеллект – задатки у нее были, взять хотя бы ее быстрый успех в шахматах – на первых порах, пока игра ей не прискучила. Он, Лэнкс, еще тогда считал (и это тоже ему отчетливо вспомнилось), что для женщины Фанни очень неглупа и, займись саморазвитием, стала бы отличной партнершей, но поленилась: предпочла не развивать свой недюжинный ум, не пожелала стать партнершей. Лэнкс не порывал с ней дольше, чем следовало: все надеялся на нее повлиять, – не порывал, по правде говоря, пока она сама не дала ему отставку, если эти слова применимы к замещению, проведенному столь виртуозно. Слишком много ей было отпущено красоты – и слишком много власти, которую дает красота. Фанни не утруждала себя мыслительным процессом. Как всякая блудница, она жила настоящим и делала ставку только на свой внешний вид.
Что ж, красота проходит, а скука остается. Женщины с годами делаются все докучливее и положительно утомляют. Их физические и умственные дефекты, подобно булыжникам наскоро сляпанного шоссе, так и лезут на поверхность. Короче, Лэнкс не горел желанием встречаться с Фанни. Меньше всего ему хотелось видеть ее. И все же… Да, в его размышлениях присутствовало «и все же». Стоя в сумрачном холле у телефона, пощипывая нижнюю губу, Лэнкс поневоле признал, что у истории с Фанни есть и другая сторона. Разве не обязан он кое-чем этой женщине? И разве не назвал бы в свое время этот долг блаженством? Фанни – его единственная любовь; какие тут могут быть сомнения? И любовь эта ворвалась в его жизнь подобно буре, ибо, как ни странно это теперь, Лэнкс любил Фанни с неистовством, а неистовая любовь – до экстаза, до самоотрешения – возносит мужчину на высоты невероятные, где он не бывал прежде, где ему не побывать снова. И в связи с тем кратким периодом, когда он только боготворил Фанни, не помышляя о критике и не замечая недостатков, в памяти Лэнкса всплыли строки, как бы выхваченные из давно забытого контекста: «Посему со ангелы и архангелы, и со всеми сущими на небеси…» Где он это вычитал? Где мог слышать?
Любопытно, подумал Лэнкс, все больнее щипля нижнюю губу, что с помощью Фанни он когда-то вознесся на изрядные высоты, где и провел несколько недель.
И, будучи человеком щепетильным, он спросил себя: если так, не следует ли ему по дороге в контору завернуть на Чарлз-стрит, не должен ли он рассчитаться с Фанни за прошлое несколькими минутами своего драгоценного времени?
* * *
Лэнкс поехал. Велел подать себе пальто и шляпу и сел в автомобиль, что уже дожидался его, и немало вспомнилось ему за короткий этот путь. Ненавидя долги, Лэнкс радовался, что вот сейчас даст Фанни полезный совет и избавится от этого
