Преследуя Аделин - Х. Д. Карлтон
Он выбегает из комнаты, на ходу собирая вещи. Примерно на полпути по длинному коридору он останавливается и оборачивается ко мне.
– Ты такая сука, Адди. Все, что ты делаешь, – это выкручиваешь мне яйца, и мне это надоело. Я сыт по горло тобой и этим гребаным жутким домом, – рычит он, тыча в меня пальцем.
– А ты – мудак. Убирайся на хрен из моего дома, Грейсон.
Его глаза сперва расширяются от шока, а затем сужаются в тонкие щелки, наполняясь яростью. Он разворачивается, отводит руку назад и обрушивает кулак в гипсокартон.
Из моего горла вырывается вскрик, когда половина его руки исчезает в стене, и мой рот разевается в шоке и изумлении.
– Поскольку твою я сегодня не получу, я решил проделать другую дырку. Починишь потом, сука, – выплевывает он.
Все еще в одном носке и с кучей одежды в руках, он уходит.
– Ты – козел!
Я в ярости бросаюсь к здоровенной дыре в моей стене, которую только что проделал Грейсон.
Минуту спустя внизу хлопает входная дверь.
Надеюсь, тот таинственный тип все еще там. Пусть этого засранца в одном носке грохнут.
4-е апреля, 1944
Там снаружи за моим окном какой-то странный человек.
Я не знаю, кто он и что ему от меня нужно, но мне кажется: он знает меня.
Он заглядывает в окно, только когда Джона нет дома.
И прячет лицо под шляпой. Я пыталась с ним заговорить, но он всегда убегает.
Я еще не говорила Джону. Не знаю почему, но что-то удерживает меня от того, чтобы открыть рот и признаться, что этот человек подсматривает за мной. Джону это не понравится. Он возьмет свое ружье и пойдет его искать.
Должна признать, я боюсь того, что случится с моим гостем, если мой муж в этом преуспеет.
Я очень боюсь этого странного незнакомца.
Но, мой бог, я так заинтригована.
Глава 2
Тень
Истошные крики боли, отражающиеся от цементных стен, начинают немного раздражать.
Быть и хакером, и исполнителем иногда хреново. Мне чертовски нравится причинять людям боль, но сегодня на этого нытика у меня нет ни капли терпения.
А обычно я терпелив как святой.
Я знаю, как добиться того, чего я хочу больше всего. Но, когда я пытаюсь получить хоть какую-либо стоящую информацию, а чувак слишком занят тем, что обделался и плачет, и, разумеется, не может дать мне связный ответ, я становлюсь немного раздражительным.
– Этот нож сейчас наполовину войдет в твое глазное яблоко, – предупреждаю я. – Я даже не собираюсь проявлять милосердие и всажу его тебе прямо в мозг.
– Черт, мужик, – кричит он. – Я же сказал тебе, что всего несколько раз ходил на этот склад. Я ничего не знаю ни о каком-то гребаном ритуале.
– Значит, ты хочешь сказать, что ты бесполезен, – предполагаю я, поднося лезвие к его глазу.
Он зажмуривает веки, будто кожа толщиной не более сантиметра может помешать ножу пройти насквозь.
Чертовски смешно.
– Нет, нет, нет, – умоляет он. – Я знаю кое-кого, кто может дать тебе больше информации.
По его носу, смешиваясь с кровью на лице, стекает пот. Его отросшие жирные светлые волосы прилипли ко лбу и затылку. Наверное, они уже не совсем светлые, так как большая их часть окрашена в красный.
Я отрезал ему ухо, вырвал десять ногтей, перерезал обе ахиллесовы пяты, нанес пару ножевых ранений в определенных местах, чтобы ублюдок не истек кровью слишком быстро, и переломал слишком много костей, чтобы их можно было сосчитать.
Придурок не сможет встать и уйти отсюда, это уж точно.
– Меньше слез, больше слов, – рявкаю я, царапая кончиком ножа по его все еще закрытому веку.
Он отшатывается от ножа, из-под ресниц текут слезы.
– Его зовут Фернандо. Он один из руководителей операции, ответственный за отправку мулов для поимки девочек. Он… он – большая шишка на складе, в общем, он там всем заправляет.
– Что за Фернандо? – бросаю я.
Он рыдает.
– Я не знаю, мужик, – причитает он. – Он просто представился Фернандо.
– Тогда как он выглядит? – нетерпеливо цежу я сквозь стиснутые зубы.
Он хлюпает носом, по его потрескавшимся губам стекают сопли.
– Мексиканец, лысый, со шрамом через всю голову, с бородой. Шрам невозможно не заметить, он довольно хреново выглядит.
Я разминаю шею, застонав, когда трещат мышцы. Чертовски долгий день.
– Круто, спасибо, чувак, – говорю я непринужденным тоном, будто я и не пытал его последние три часа.
Его дыхание затихает, и он смотрит на меня уродливыми карими глазами, в которых светится надежда.
Я едва не смеюсь.
– Ты меня отпустишь? – спрашивает он, глядя на меня, словно чертов бездомный щенок.
– Конечно, – киваю я. – Если ты сможешь встать и уйти.
Он смотрит вниз на свои разрубленные пятки, не хуже меня понимая, что, попытавшись встать, он тут же рухнет.
– Пожалуйста, мужик, – лепечет он. – Можешь мне помочь?
Я медленно киваю.
– Ага. Думаю, могу, – произношу я, прежде чем замахнуться и полностью погрузить нож в его зрачок.
Он умирает мгновенно. В его глазах даже еще не успела исчезнуть надежда. Вернее, в одном глазу.
– Ты насилуешь детей, – вслух произношу я, хотя он уже не может меня услышать. – Оставлю я тебя в живых, как же, – заканчиваю я со смехом.
Вынимаю нож, и хлюпающий звук грозит разрушить все мои планы поужинать в ближайшие несколько часов. Это раздражает, поскольку я голоден. Хоть я и люблю хорошую пытку, я определенно не из тех мудаков, которые получают удовольствие от звуков, сопровождающих ее.
Бульканье, хлюпанье и прочие странные звуки, которые издают тела, испытывающие сильную боль, и погружаемые в них посторонние предметы, – не та мелодия, под которую я хотел бы засыпать.
А теперь самая неприятная часть – расчленение тела на куски и правильная его утилизация. Я не доверяю это другим людям, приходится заниматься утомительной, грязной работой самому.
Вздыхаю. Как там говорится? Если хочешь, чтобы все было сделано правильно, сделай это сам?
Ну, в данном случае – если не хочешь, чтобы тебя поймали и привлекли за убийство, избавляйся от тела сам.
Только пять часов вечера, а по ощущениям – все десять. И как бы хреново не ощущал себя после расчлененки, я готов съесть здоровенный бургер.
Моя любимая бургерная находится прямо на третьей авеню, не слишком далеко от моего дома. С парковкой в Сиэтле паршиво, поэтому приходится парковаться в
