Будь моей Брейшо - Меган Брэнди
Кэптен сглатывает, но ничего не говорит.
– Человек, который убирал мою комнату и приносил мне еду, несколько раз заставал меня копающей ямы во дворе. Он донес Донли, и я была наказана – целую неделю у меня не было уроков, что означало полное отсутствие контактов – уборщик не в счет, он все равно со мной не разговаривал. И в отместку я накопала еще больше ям, – улыбаюсь я в подушку.
Плечи Кэптена вздрагивают от тихого смеха.
– На следующее утро я проснулась от того, что через мою комнату пронесли поддоны с цветами и поставили их во внутреннем дворике. Рядом бросили ручную лопату и пару перчаток. – Я улыбаюсь воспоминанию. – О боже, какой подарок… После этого мое пребывание там стало намного менее отстойным. Сажать цветы – вот тогда-то и началась моя жизнь. Цветы были фиолетовыми.
– Фиолетовыми… – хрипит он.
Да, Кэп. Фиолетовыми.
Он долго молчит, прежде чем сказать:
– Шипы и плющ, фиолетовые цветы… твоя татуировка. И эти шрамы… Они остались с тех пор?
– Да, – говорю я.
– Расскажи еще, – его приказ нежен.
Я переворачиваюсь на спину и смотрю на гигантскую люстру. Люстра великолепная, конечно, но слишком дорогая… Большой плафон с вкраплениями кристаллов от Сваровски. Похоже на звездное небо, особенно когда смотришь в темноте.
– Представляешь, я не понимала, что такое день рождения. Я не знала, когда он у меня был… Вот так я и жила, а потом появился Меро. Меро Малкари. Его привел Донли, и я никогда не видела его раньше. Он встал передо мной на колени, улыбнулся и сказал: «Счастливого десятого дня рождения, девочка», – как-то так. Он увел меня в тот день, и все, что у меня было, осталось позади. Я была счастлива. Я думала, что этот красивый мужчина с изумрудными глазами спас меня.
Прежде чем продолжить, я долго молчу, заново переживая свои детские ощущения.
– Теперь у меня была комната, где дверь не запиралась, был двор, в котором не было забора, во дворе были качели и… у меня был друг. Да, я так его воспринимала: есть с кем поговорить, а он любил поговорить. – Я хмурюсь. – Сама я могла болтать сколько угодно, а он слушал, задавал вопросы… Мы играли в игры, и он научил меня готовить – кстати, у меня это очень хорошо получается.
Кэп издает легкий смешок, его голова так близко, что мне хочется протянуть руку и запустить пальцы в золотисто-русые кудри. Но сейчас не время.
– Он причинял тебе боль?
Я молчу, глядя на люстру.
Сорванный цветок.
– Сейчас-то я понимаю, что он причинял мне боль с самого начала… Я ничего не знала об этом мире… все, что я знала, – это то, что он мне рассказывал. Там все плохо, милая девочка, а ты, принцесса, специально послана, чтобы все исправить. Это одна из его любимых фраз. Он научил меня заглядывать в чужую душу.
«Смотри по сторонам внимательно, милая девочка, в твоих глазах твоя сила», – всплывает в голове.
Все началось с малого: я должна была заставить парня в кафе-мороженом признать, что он украл мелочь из банки с чаевыми, или убедить другого парня угнать машину его мамы… Но я была действительно хороша, и у меня все получалось… Когда мне исполнилось двенадцать, я тянула на семнадцатилетнюю… и вот тогда я узнала, что в мире действительно много плохого. И знаешь, что мне сказал Меро? Что моя «работа» – найти это плохое. Я старалась, потому что хотела, чтобы он гордился мной. Для меня это было важно, и я всегда делала то, что он просил. Я находила изощренные способы заставить умных, влиятельных людей выдать свои секреты, а потом они давали Меро деньги, чтобы тот молчал.
– Шантаж.
– Ага.
– Тебе приходилось спать с мужчинами, которых ты раскручивала?
Я провожу языком по задней поверхности зубов.
– Типа кто-то силой клал меня в постель и брал то, чего я не хотела давать? – Стыд давит мне на грудь, я вдыхаю, но боль только усиливается. – Никто меня не насиловал. Секс не всегда был нужен, но когда у меня не было другого способа нащупать слабое звено, выяснить то, за чем меня послали, да, он был.
Моргаю, чтобы справиться со слезами.
– Я была отвратительна, я жаждала одобрения человека, которого считала своим спасителем, даже оплакивала его смерть… а потом у меня в голове как будто сработал выключатель. Внезапно щелкнуло, и я поняла то, чего никогда не замечала… Я не была его принцессой, я была его пленницей… Когда я попала в школу Брейшо, когда меня поселили в общагу и я осмотрелась, мне не потребовалось много времени, чтобы понять, где добро встречается со злом. Но у твоей семьи не было причин доверять мне, поэтому я стала искать другой способ.
Кэптен наконец поворачивает голову и встречается со мной взглядом.
– Ты нашла нас?
Мышцы моего живота напрягаются, и я киваю.
– Да, Кэп. Я нашла тебя.
– Почему ты мне не рассказала? – шепчет он.
– А как ты это представляешь? – Я пожимаю плечами. – По сути, я была сталкером. Приходит какая-то девица и выдает секреты!
Кэптен смеется, но смех быстро замирает на его губах. Его рука поднимается, чтобы убрать волосы с моей щеки. Взгляд падает на мои губы… и ничего не происходит.
– Отдыхай, красавица, – говорит он. – А когда наберешься сил… покажи мне, что ты можешь, чтобы я мог забыть все остальное.
Кэптен уходит, и у меня в животе все переворачивается. Я закрываю глаза и делаю полный, глубокий вдох.
Пожалуйста…
Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…
Тот, кто прислушивается к отчаянному шепоту одинокой девушки, пожалуйста, сделай так, чтобы Кэптен Брейшо был моим.
Глава 20
Кэптен
– Какого черта ты делаешь, брат? – Ройс выходит из-за угла с косяком в одной руке и бутылкой воды в другой.
Я смотрю на шланг в своей руке и пожимаю плечами.
– Почва выглядела немного сухой.
Косяк застывает у него на губах, глаза сужаются.
– Почва выглядела сухой… – Он делает длинную затяжку и смеется. – Ты так много знаешь о почве?
– Черт, чувак. Ничего, – честно признаюсь я.
До этого у меня было смутное представление о жизни цветов, но когда Виктория рассказала о своем детстве, о том, как она сажала цветы в своей тюрьме, меня вдруг потянуло хотя бы полить их.
Прошло три дня с тех пор, как состоялся разговор на кухне. Виктория подтвердила, что именно она подсунула те выписки из больницы, доказывающие существование моей дочери, а потом, на следующее утро, она поделилась своей историей, и с тех пор я не мог думать ни о чем другом.
