Слишком поздно - Колин Гувер
Жалость к нему я побороть не могу.
Хочу уже встать, но тут он хватает меня за руку и тянет обратно. Опускаюсь на колени у кровати, и он накрывает мою ладонь своей, шепчет, зажмурившись:
– Как-то раз, лет в пять, меня стошнило на постель. Папаша запретил ее менять, типа спи так, будет тебе урок. – Он коротко смеется, а потом еще плотнее закрывает глаза. – Походу, старый козел снова ошибся, – бормочет он.
Бог ты мой. Я прижимаю ладонь к груди. Сердце кровью обливается, мне жаль того маленького мальчика.
Картер и Далтон смотрят на Эйсу с такой же жалостью. Эйса тем временем укладывается на животе и зарывается лицом в подушку.
Дрожит и вжимается в нее со всей силой, будто хочет себя удушить.
– Эйса, – шепчу я, гладя его по голове.
Он содрогается в беззвучных рыданиях, рвущихся из самой глубины наполненной болью души.
При мне Эйса слез не показывал. Завтра он ничего этого не вспомнит. Забудет, ушла я или забралась в постель и обнимала его. Я глажу его по голове, а сама оборачиваюсь: Далтон ушел, оставив нас с Картером.
Картер подходит ближе. Гладит меня по щеке, целует в лоб, застыв так на какое-то время. И лишь затем уходит.
В дверях на миг оборачивается, пристально смотрит на меня. Большим пальцем медленно проводит по нижней губе. Сердце так и рвется к нему, но я остаюсь у постели Эйсы.
Наматываю на палец локон волос, и на лице Картера мелькает призрак улыбки. Картер еще некоторое время смотрит на меня, а потом закрывает за собой дверь.
Я же забираюсь на кровать, под одеяло и, обняв Эйсу, утешаю его до тех пор, пока он снова не забывается сном.
Однако, еще не успев задремать, слышу его шепот:
– Даже, блядь, не думай уйти от меня, Слоун.
Глава тридцать шестая
Эйса
Открываю холодильник и вижу, что мне оставили спагетти. Слава те, Господи.
– Видал, пап? – шепчу в пустоту. – Она, бля, дар божий.
Спагетти ставлю разогреваться в микроволновку, а сам иду к мойке и плещу себе в лицо воды. Чувство, будто спал, сунув башку в унитаз. Черт, судя по тому, как в спальне воняет, так оно, походу, и было.
Облокотившись о стойку, наблюдаю, как в печке кружится тарелка с едой.
Вот интересно, а не убил я его?
Не, вряд ли. Почти сутки прошли с тех пор, как я отмудохал папашу. Помри он, и копы уже примчались бы сюда. А раз выжил, то не станет предъявлять обвинений. Знает, что заслужил.
Микроволновка выключается и пищит.
Достаю из нее спагетти, беру вилку и начинаю есть. Но, не успев даже толком прожевать, бегу за мусорным ведром и дважды блюю в него. Утираю губы, а потом снова набиваю рот хавчиком.
Я свое похмелье перенесу стойко, как настоящий пацан.
Глотаю спагетти вперемешку с желчью.
Держись, Эйса.
Парадная дверь распахивается, и входит Слоун. На часах еще нет трех, так рано она с занятий обычно не возвращается. Меня Слоун то ли не видит, то ли начались те самые дни, когда у нее стервозное настроение, потому что она сразу бежит по лестнице наверх.
Не проходит и минуты, как из спальни доносится грохот. Слоун мечется по комнате, переворачивая все вверх дном. Я задираю голову, глядя в потолок и не понимая, какого хрена творится. Башка так трещит, что подниматься и проверять неохота. Да и не надо: спустя несколько секунд Слоун сама слетает вниз.
Стоит ей обогнуть угол и войти в кухню, как у меня шевелится в штанах. Она злая, как черт, а это охуенно заводит.
Слоун широким шагом приближается. Не успеваю и слова сказать, как она тычет мне пальцем в грудь:
– Где бумаги, Эйса?
Бумаги? Не всосал.
– Ты про че ваще?
Слоун распалилась. Мы стоим почти впритык, она чуть не трется об меня сиськами. А сиськи-то ходят вверх-вниз, в такт ее бурному дыханию.
– Карточка моего брата! Куда она делась, Эйса?
А, эти бумаги…
Я осторожно ставлю тарелку на стойку.
– Не понимаю, о чем ты.
Она делает медленный глубокий вдох и так же медленно выдыхает, а потом разворачивается. Подбоченивается, пытаясь сохранить хладнокровие.
Я знал, что Слоун не обрадуется, узнав о моих махинациях. И все равно не подумал заранее, как стану выкручиваться.
– Два года, – цедит она сквозь зубы и со слезами на глазах оборачивается.
Вот бля, так сильно я ее расстраивать не хотел.
– Два года я думала, что ты платишь за Стивена. Ты показывал мне бумаги, Эйса. Письма из администрации штата. Корешки чеков. – Она принимается расхаживать взад-вперед. – Соцработник сегодня на меня как на дуру смотрела, когда я спросила, можно ли восстановить пособие. Знаешь, что она ответила, Эйса?
Я пожимаю плечами.
Слоун тоже скрещивает руки на груди и приближается на шаг.
– Она сказала: «Пособие никто не отменял. Частные лица за Стивена не платят».
По ее щекам текут слезы. Впервые с тех пор, как она спустилась на кухню, мне становится слегка неуютно. Походу, я перегнул и заврался. Такой злой я Слоун еще ни разу не видел.
Она меня не бросит.
– Послушай, малыш. – Я подхожу и кладу руки ей на плечи. – Я должен был вернуть тебя, всеми правдами и неправдами. Ты ведь тогда меня бросила. Прости, что расстроил. – Я глажу ее по щекам. – Не злись. Я столько бабок и сил вбухал в это дело. Вот как много ты для меня значишь.
Она отталкивает меня.
– Козлина сраный! – кричит. – Ты подделал официальные документы, лишь бы прикрыть свое вранье, Эйса! Письма от чиновников каждый месяц! Кто их, блядь, пишет?
Слоун понятия не имеет, сколько я забашлял сучаре, который их присылает, а иначе благодарила бы уже сейчас. Нет же, снова тычет в меня пальцем:
– Ты обманом заманил меня в ловушку. Все это время я думала, что у меня нет выхода.
Мне не послышалось? Я сглатываю, еле сдерживая гнев. Делаю шаг ей навстречу.
– Обманом заманил в ловушку?
Она зло смахивает слезы, кивает и, понизив голос, говорит:
– Да, Эйса, ты заманил меня в ловушку. Последние два года я была твоей пленницей, боялась, что брат вернется к непутевой мамаше. Ты ведь знал: если эта угроза пропадет, я тебя, к чертям, брошу!
Она не всерьез. Со зла не соображает, что несет. Она никогда меня не бросила бы. Да, я ей врал. Да, вбухал хуеву тучу бабок в аферу, лишь бы
