Каждый день декабря - Китти Уилсон
– Я просто хочу помочь. Я же не знал, что врач тот самый. Это ведь не преступление, что я проявляю участие?
– Что ты, вовсе нет. Я люблю тебя и понимаю твое желание, чтобы все шло так, как тебе хочется, правда. Но это ты контролировать не можешь, поэтому не пытайся. Давай я буду делать по-своему и обещаю все сделать правильно, я не буду рисковать. Замечательно, что ты здесь, но так не получится, чтобы ты приехал домой и взял ответственность на себя. Сопровождай меня к врачу, проводи со мной время, но отпусти поводья. Контролировать мир тебе не под силу, дорогой, пойми это.
У меня вырывается вздох – настолько сильный, что отлетает листок с данными врача. Я знаю, что после смерти Джесс пытаюсь больше прежнего контролировать окружающий мир. Возможно, мне нужно немного расслабиться и отпустить. Но мысль о том, что я могу потерять и маму… Нет, сейчас не время благодушествовать.
– Но вот что ты можешь сделать, так это рассказать мне все свои новости. Я заметила, что вчера ты уклонился от ответа на мой вопрос. – Ее плечи приподнялись, нос сморщился, между бровей пролегла морщинка, а губы растянулись в широкой улыбке. – На твоем горизонте появилась молодая особа?
– Мама … пожалуйста…
Я не знаю, как объяснить, чтобы было доходчиво и вместе с тем не грубо. Я не знаю, как объяснить, что даже взгляд на женщину вызывает во мне горькое, как желчь, чувство вины, которое подкатывает к горлу. Что от одной только мысли я чувствую себя так, точно изменяю. Я не знаю, как объяснить, что не верю в то, что могу встретить кого-то еще, кто будет понимать меня, как Джесс, что дважды такое счастье в жизни не выпадает. Я, конечно, не посмею ей сказать, что не рискну полюбить другую женщину и разочаровать ее, как случилось с Джесс. Я не смогу произнести эти слова вслух и услышать в ответ, что тем самым я не сделаю ничего плохого. Я бы хотел рассказать ей обо всех завихрениях чувств, которые бушуют во мне, но заранее знаю, что мама скажет в ответ, и не в состоянии это слышать. Это ложь, которую она считает правдой.
Я надеюсь, она не видит, как увлажнились мои глаза. Я надеваю на лицо фальшивую улыбку, смотрю на нее сияющим взглядом, тянусь к банке с печеньем и снова принимаюсь объяснять, как сильно я загружен по работе.
Белл
Еще три раза. Еще три раза за ночь. После «гоооол!» прозвучало «ур-р-р-а!», а напоследок – вызывающее крайнюю обеспокоенность «жги, жги!». Стоит ли удивляться, что пилот до сих пор не нашел себе постоянную партнершу. Хотелось бы надеяться, что это будет не Шардоне.
Я не спала до четырех утра и к тому моменту всерьез раздумывала над тем, как покромсаю эту парочку при помощи набора кухонных ножей, который папа купил мне, когда понял, что в «Харви Николс» мы попали в объектив папарацци. Положительным моментом папашиного тотального мудачества является то, что стоит ему попасть под прицел камер, и он сразу становится замечательно щедрым. Если камер поблизости не наблюдается, он вряд ли вспомнит, когда у меня день рождения, а как-то на Рождество я получила его последнюю кулинарную книгу с пятном от вина на обложке. Но это все же лучше хламидий, которые он от полноты души презентовал маме.
Сегодня у нас на работе собрание и, поскольку ни для кого не тайна, что у компании проблемы, то я нервничаю, так как пришла в нее последней. На работе свет клином не сошелся, я всего лишь помощник офис-менеджера – отвечаю на звонки и имейлы, подаю горячие напитки и улыбаюсь. Но на душе у меня неспокойно, и голова чугунная, когда я наполняю свой многоразовый стакан и готовлюсь отчалить.
– Привет! Хорошо, что тебя застала. Потрясающий запах. – Шардоне кивает на мой кофе. – Всего лишь хотела сказать, что твоя арендная плата поступила и… э-э, неловко говорить, но денег, которые я одолжила тебе пару месяцев назад, все еще нет.
Вот черт, совсем вылетело из головы. Это серьезный косяк. Угораздило же меня. Опять. Каждый месяц собираюсь, и каждый раз что-то происходит, или я забываю. Ну что я за растяпа. Раздражение из-за ее сексуальных завываний улетучивается, когда я осознаю, что сама накосячила по полной программе.
– О, Шардоне, извини, пожалуйста. Я все верну.
Я обещала это сделать до Рождества, а сейчас у меня на счету ноль. Зарплата, не успев появиться, исчезает практически сразу, и я понятия не имею, что буду делать. В приложение банка можно не заглядывать – и так ясно, что подарки я буду снова мастерить сама.
– Да. – Я вижу, что ей неудобно, и сержусь на себя за то, что поставила ее в такое положение. – Дело в том, Белл, что деньги мне действительно нужны.
Интересно, за сколько в наши дни можно продать почку не первой свежести?
Ад пуст!
Все дьяволы сюда слетелись![4]
Третье декабря
Белл
Теперь я официально безработная. Кредиторы наседали все сильнее, и компания, в которой я работала, была вынуждена объявить себя банкротом. Я благодарна им за то, что они заплатили нам за этот месяц, но ума не приложу, откуда возьму деньги в следующем.
День я провела в центре занятости, вечер – на indeed.com, а когда было уже за полночь и пилот снова пошел на взлет, я прыгнула в машину и помчалась к родителям. Еще одной ночи околофутбольных радостей я бы точно не выдержала.
Проникать в отчий дом в предрассветный час – особое удовольствие. В этом есть что-то запретное, а еще тогда появляется пара лишних часов насладиться домом, прежде чем придется с ними здороваться.
Пусть я в контрах со своим семейством, но этот дом люблю. Он принадлежал бабуле, а после ее смерти перешел к маме, и мы сюда переехали. Это было до того, как папа стал суперзнаменитым, тогда родители еще души не чаяли друг в друге. День переезда запечатлен на фотографиях, и отец смотрит на маму и на дом такими глазами, точно не в состоянии поверить своему счастью.
Больше всего я люблю свою спальню. Она находится под самой крышей, куда ведет узкая винтовая лесенка со старой выцветшей ковровой дорожкой. Кажется, здесь уйма тайных проходов и атмосфера романов Агаты Кристи. Перила покрашены свинцовой краской – ее, наверное, миллион слоев. Эта часть дома – полностью моя, ближайшее к ней помещение папа претенциозно зовет библиотекой. На самом деле это старая столовая, уставленная книгами, которые он отродясь не читал – их корешков касались только мы с бабулей.
Первое, что бросается в глаза, когда открываешь дверь в мою комнату, – это приклеенные на липучке афиши эпохальных постановок. Фиона Шоу в роли Ричарда II, Юри Ярвет – король Лир, «Сон в летнюю ночь» Питера Брука, Джон Гилгуд в роли Просперо. Глядя на них, я всякий раз улыбаюсь. До того как выйти замуж и переехать в этот дом, бабуля работала в костюмерном цехе «Королевской шекспировской труппы». «Буря», поставленная в Стратфорде-на-Эйвоне в 1957 году, стала ее последним спектаклем, поэтому плакат с Гилгудом был особенно дорог ее сердцу, а значит, и моему. Я до сих пор не съездила туда, но однажды обязательно там побываю.
Я подумывала забрать афиши с собой, но пока у меня нет постоянного жилья, пусть повисят тут. Они греют мне душу, когда я вынуждена бывать здесь, благодаря им частичка бабули живет в этом доме, где следы ее пребывания в основном стерты, заменены гладкими поверхностями и символами папиного успеха. Афиши, висящие на стене в моей комнате, кажутся нашим с ней продолжением. В этом есть что-то особенное, существующее только для нас.
В моей комнате есть тайны – явные, типа знаков «пацифик» и «анархия», нарисованных баллончиком на внутренней дверце шкафа. Мой старый одноглазый мишка по-прежнему прячется между матрасом и основанием кровати, после того как мама отдала его моей сестре, а я выкрала обратно и вытерпела неделю поношений и смертельных обид. Еще есть кеды, в которых я в младшей школе победила в беге с яйцом на ложке, а потом отказалась их выбросить. Это мое единственное спортивное достижение.
Этой ночью мне приснилось, что я нашла жестяную банку с заначкой, которую потеряла еще в подростковом возрасте. Не иначе как включился какой-то магическо-психический механизм. И сегодня, проснувшись, я нашла ее именно там, где увидела во сне – в кедах. Ну, разве это не чудо? Я потеряла ее пятнадцать лет назад, и сколько слез было
