Пуговицы и кружева - Пенелопа Скай
Моя голова дернулась от удара, и я почувствовал, как щеки заливаются краской. И вовсе не от боли. Меня обожгло внутренним огнем, который пробудил чудовище, таившееся внутри меня. Член мой рвался вон из штанов. Я страстно желал впиться ей в губы. Мне хотелось крутить и мять соски ее грудей, пока она не закричит от боли.
Я отвернулся от нее. Ноздри мои трепетали. «Вот бы разложить ее прямо тут на столе и трахать», – пронеслось у меня в голове. Никогда еще женщина не била меня по лицу – ну, за исключением тех случаев, когда я сам просил об этом. А в этой была натура, словно бритва, которой я желал бы зарезаться. Она была покруче большинства моих охранников. Характером она выдалась под стать моему собственному. Ох, никогда еще у меня не было такого мощного стояка!
– Еще раз сделаешь так – и увидишь, что получится! – сказала она, направив палец мне в лицо.
Искушение было чудовищным.
– Если ты не хочешь, чтобы я отпи*дил и вые*ал тебя прямо на этом вот столе, то лучше уходи.
У меня начали трястись руки. Мне едва удавалось сдерживать рвавшегося из меня зверя. Кровь бурлила в жилах.
Она повернулась и направилась к двери. Мудрое решение. Но вдруг она замедлила шаги у одной из картин. В кабинете их висело штук двадцать, и все кисти одного и того же художника. Какие-то были уникальны в своем роде, созданные преимущественно из пуговиц.
Она словно забыла о скандале и стала рассматривать полотна. Ее взгляд остановился на одной: выписанные акварелью холмы и убегающие вдаль ряды виноградных лоз. Каждый такой ряд был сделан из пуговиц. Картина была необычной, но красивой и оригинальной.
Она было повернулась в мою сторону, желая что-то спросить о картине, но, увидев выражение моего лица и жажду крови во взгляде, не проронила ни слова. Тогда она прошла в дверь, что, несомненно, спасло ее от жестокого изнасилования.
Я сел на свое место, все еще чувствуя, как мой член пульсирует от напряжения. Если в скором времени мне не удастся оттрахать ее, мелькнула у меня мысль, то придется удовлетворять себя самому, что решительно не смешно. Взглядом я остановился на стоявшей у края стола чаше. Чаша была старинная – много лет тому назад я купил ее на блошином рынке. До самых краев ее наполняли пуговицы. Какие-то были обтянуты блестящей тканью, другие были сделаны из слоновой кости, с продетым через дырочки шнурком. Каждая пуговица была сделана вручную и куплена где-то за рубежом.
И тут у меня возникла идея.
Вечером я спустился к обеду. Как и предполагалось, она не вышла составить мне компанию. После того как я закатил ей пощечину, она игнорировала мое общество. Возможно, жахнув меня в ответ, она теперь несколько побаивалась. Эта женщина испытывала мое терпение, прощупывала границы допустимого. Теперь она знала, что там, за карими глазами, живет ужасное чудовище.
– Ларс, пригласите нашу гостью к обеду.
– Слушаюсь, Ваша светлость, – произнес тот и стал подниматься вверх по лестнице.
Я подошел к столу, где уже были расставлены блюда. В центре, рядом с салатом, красовалась лазанья из цукини. Тут же была и домашняя брускетта – любимая закуска каждого итальянца.
Через несколько мгновений в столовую вошел Ларс:
– Она отвергла Ваше приглашение.
Услышав его слова, я даже не почувствовал раздражения. В общем-то, такого ответа я и ожидал от нее.
– Тогда объясните ей, что если она не подчинится, то наступят негативные последствия.
Я хотел покорить ее, а она сопротивлялась мне на каждом шагу. Мне был брошен вызов, и это не могло не нравиться. Мне нравилась ее строптивость. Она делала меня сильнее.
Ларс поклонился и снова вышел. Он передал мое предостережение и вернулся. Один.
Я с трудом сдержал улыбку. Да, именно на это я и рассчитывал.
– Благодарю вас, Ларс. Я сам позабочусь.
Мой слуга вновь поклонился и направился на кухню. Он явно не хотел видеть то, что должно было произойти в столовой.
Я поднялся по центральной лестнице и вошел в ее комнату. Она сидела на кровати с книгой в руках, одетая все в то же платье.
Она не сочла нужным оторваться от чтения, как будто знала, что приду именно я.
– Я не голодна.
Я подошел ближе, не вынимая рук из карманов. Она чувствовала угрозу, хотя я не произнес ни единого слова и не замахнулся. Я как бы олицетворял весь тот ужас, что обрушится на нее, если она не уступит. Каждый раз, когда она выказывала неповиновение, я наказывал ее еще сильнее. Мне нравились враги, способные дать мне сдачи. Мне нравилось, что она не боялась бороться со мной.
Но все же, почуяв мое приближение, она не смогла полностью скрыть свой страх. Ее пальцы крепко ухватили книгу. Она ждала нового удара по лицу.
Я схватил ее за шею и толкнул ее к изголовью кровати. Затем, нависая над нею, почти касаясь лицом ее лица, я проговорил:
– Тащи свою задницу в столовую. И не заставляй меня просить еще раз.
Я сдавил ей горло, почти перекрыв доступ воздуха. Чем больше она сопротивлялась, тем слаще казалась победа. Не удержавшись, я поцеловал ее в самый уголок рта. Несмотря на мою довольно крепкую хватку, я почувствовал, что она все же дышит. Она сомкнула ноги. Я приподнял ее. Она продолжала бороться, но безуспешно.
– Мне что, нужно просить тебя дважды?
Я произнес эти слова, касаясь ее губ своими, одновременно наблюдая, как расширяются от страха ее зрачки.
Она сделала усилие, чтобы произнести одно-единственное слово:
– Нет.
Мой член едва не выскочил из ширинки. Победа! С каждым разом она давалась мне все труднее, но от этого становилась лишь слаще.
– Хорошая девочка…
Я прижался к ней губами и слегка поцеловал. Это был подарок за послушание.
Она села за стол напротив меня и молча принялась есть. Волосы она закинула на одно плечо, отчего обнажилась ее тонкая шея, которую мне так хотелось укусить. Кожа ее была безукоризненна – пропали даже шрамы, что оставил после своих забав Боунс. На этой гладкой коже очень хотелось оставить свою метку, чтобы каждый мужчина знал, кто здесь был.
Она сидела, опустив голову; разговор не клеился. Она явно страдала из-за своей уступки, из-за проигрыша. Мы шли с нею, как говорится, ноздря в ноздрю, но победа все же досталась мне. Я пришел к ней, одержал верх и заставил прийти против ее воли.
Среди блюд и
