Порочный красный - Таррин Фишер
Я склоняю голову набок и смотрю на нее снова. Она выросла, стала немного менее противной. Я удивляюсь тому, что могу видеть себя в ее личике, в изгибе ее носика, в остром подбородке. Обычно дети просто выглядят как какие-то пузыри, пока не достигают четырех лет, но в ее личике немного чувствуется характер. Думаю, что если бы какой-то ребенок выглядел симпатичнее всех остальных, то это был бы именно мой. Я мешкаю еще немного, прежде чем выйти вон. Я закрываю дверь, но затем открываю ее снова, вспомнив, что сейчас я здесь одна. Здесь нет Калеба. Здесь нет Сэма. Здесь нет даже моей эгоцентричной матери-алкоголички. Я достаточно наблюдала за Сэмом и Калебом, когда они возились с ребенком, чтобы знать азы. Ты кормишь ребенка, ребенок какает, ты вытираешь какашки, ты кладешь ребенка в кроватку… и пьешь.
О Боже. Я соскальзываю вниз по стене, пока мой зад не утыкается в пол и я не опускаю голову между колен. Я не могу не жалеть себя. Я не просила о такой жизни – чтобы для своего мужчины я была всего лишь запасным аэродромом, чтобы мне пришлось родить ребенка. Я хотела… я хотела того, что имела Оливия и что она выбросила – мужчину, который бы обожал меня, несмотря на то, что внутри меня все скручивается и хлещет из стороны в сторону, как ядовитая змея. Нет! – думаю я. – Это не я ядовитая змея. Это Оливия. Во всем, что мне пришлось сделать, виновата она. Я невиновна. Такя и засыпаю, шмыгая носом и вытирая его рукавом пижамы, уверяя себя в том, что я ни в чем не виновата, и прислушиваясь к дыханию моей дочери. Возможно, ей было бы лучше без меня. Возможно, мне было бы лучше без нее.
Я просыпаюсь от воя сирены. Пожар! Я вскакиваю, и мои мышцы протестуют. Я дезориентирована и не совсем понимаю, где нахожусь. Меня окружает темная тихая ночь. Я прижимаю ладонь к стене и принюхиваюсь, пытаясь уловить запах дыма. Нет, это не сирена… это ребенок. Честно говоря, я не испытываю облегчения – возможно, я предпочла бы пожар. Я направляюсь на кухню, опрокидывая предметы, спеша отыскать бутылочку и грудное молоко. Я громко ругаюсь. Должно быть, Сэм все переставил, раз я ничего не могу найти. И тут я вижу записку, приклеенную к холодильнику.
Грудного молока больше нет.
Тебе надо его откачать.
Черт. Я смотрю на молокоотсос, лежащий на барной стойке. Чтобы откачать столько молока, сколько ей нужно, мне придется потратить по меньшей мере пятнадцать минут, а она вопит так громко, что я боюсь, что кто-то услышит и придет, чтобы выяснить, что случилось. Я представляю себе, как в моем квартале появятся сотрудники каких-то служб защиты детей, и внутренне сжимаюсь. Я не могу позволить себе новых столкновений с законом.
Я сбегаю вниз по лестнице, перескакивая через ступеньки, останавливаюсь перед дверью детской и делаю глубокий вдох прежде, чем толкнуть ее. Я включаю свет и вздрагиваю. От яркого света она, кажется, сердится еще больше, так что я выключаю его и включаю маленькую лампу, стоящую в углу. Она изображает бурого медведя… я купила ее для своего сына. Я направляюсь к кроватке, в которой лежит моя дочь. Она совершенно промокла, ее подгузник протек, промочил ее одежду и простыню. Я кладу ее на пеленальный стол и стаскиваю с нее комбинезончик. Затем надеваю на нее новый подгузник, и она, кажется, немного успокаивается, но все равно продолжает кричать.
– Тише, – говорю я. – Ты орешь, как кошка. – Я подхожу к стоившему пять тысяч долларов креслу-качалке, которое купила мне моя мать, и впервые сажусь в него. – Ты настоящая заноза в заднице, ты это знаешь? – Я сердито смотрю на нее, одновременно задирая свою футболку. Когда она впивается в меня, я отворачиваюсь. Мне приходится напрячь всю мою силу воли, чтобы не оторвать ее от себя. Следующие тридцать минут – это сплошная пытка. Я превратилась в бутылочку в человеческом образе. Я сижу, положив ногу на ногу, и покачиваю ногой, чтобы не сойти с ума. Мои глаза закрыты, и я прижимаю к ним кончики пальцев. Меня воротит от этого. Она засыпает, не переставая сосать. Я поднимаю ее, чтобы помочь ей срыгнуть, но она опережает меня и срыгивает мне в лицо. Я смеюсь, потому что это ужасно противно, и отношу ее в кроватку.
Выпрямившись, я испытываю чувство удовлетворения. Я могу позаботиться о ребенке.
– Посмотрим, как это бы сделала ты, Оливия.
Этот цикл кормления продолжается до тех пор, пока солнце не появляется между пальмами, похожее на гребаный чересчур яркий прожектор. Я закрываю голову руками, пока оно светит сквозь воздушные занавески детской прямо мне в глаза. Несколько часов назад я перебралась в ее комнату и легла на одну из двух кроватей, стоящих в углу. Я не спала ни секунды. Перевернувшись на спину, я смотрю в потолок. От меня пахнет кислым молоком. Я собираюсь встать на ноги, когда она снова начинает орать.
– О боже, – говорю я, подползая к ее кроватке. – Пожалуйста, дай мне умереть.
Глава 16
Прошлое
Он был с ней. Наверняка. Я съездила на его квартиру и позвонила его родителям. Оказалось, что уже несколько дней никто не видел его и не имел от него вестей. Я оставила ему полдюжины голосовых сообщений, но он так и не перезвонил. Моя жизнь катилась под откос, катилась с головокружительной скоростью. Калеб отдалялся от меня. Мои пальцы, прежде сплетенные с его пальцами, теперь хватали воздух. Мне надо было за что-то схватиться, восстановить контроль над ситуацией. Я подумывала о том, чтобы попросить о помощи мою мать, но после того как она посоветовала мне проследить за Калебом до квартиры этой суки, мне было слишком стыдно рассказывать ей что-то еще.
Кортни!
Я позвонила моей сестре и рассказала ей все.
– О господи, Леа, что же ты будешь делать?
Менее года назад Кортни начала работать учительницей. Она преподавала математику ученикам
