Между нами. На преодоление - De Ojos Verdes
— Габил Манатович, пожалуйста, успокойтесь и следите за дорогой, — прошу с придыханием на очередном повороте. — Давайте поговорим потом.
Не сразу, но шеф сбавляет обороты до допустимой законом метки, мое бедное сердце, до этого тарахтящее на разрыв, постепенно приходит в норму.
Молчим. Перевариваем.
Более двух часов пути не заговариваем на ранее озвученную тему, находясь в предельно напряженном пространстве. Только по бытовым вопросам обмениваемся парой фраз, когда машина останавливается у бензоколонки.
К счастью, Габил действительно берет себя в руки, подавив агрессию. Думаю, даже сожалеет о нетипичной эмоциональной вспышке, выявившей его слабость — неумение проигрывать. Он всего лишь как мужчина не может принять вопиющего феномена, что ему предпочли другого. Дело даже не во мне, полагаю.
А что касается меня самой... я всё это время усиленно размышляю, ища правильный выход, и когда мы доезжаем до моего дома, вполне мирно и взвешенно прихожу к выводу, что мой уход из «Оазиса» будет лучшим решением. После всего, что я выслушала сегодня, как прежде уже не будет. Я не смогу работать с Габилом, переступающим черту дозволенного.
Но шеф, прозорливый и дипломатичный, опережает мою прощально-обличительную речь:
— С завтрашнего дня неделя тебе на отдых и на подумать, не руби всё сгоряча, — надо же, а ведь не соврал, когда говорил, что знает мой характер, и предугадал действия. — Маленький незапланированный отпуск. Оплачиваемый. Я всё урегулирую. Жду тебя в следующую пятницу. Побеседуем без эмоций.
Лишь фыркаю на столь щедрое предложение и тянусь на заднее сидение за сумкой.
— Адель, я действительно о тебе беспокоюсь, — задвигает мягко и примирительно, когда я берусь за ручку двери. — Не воспринимай всё превратно.
М-да. Куда уж превратнее, если ты меня спрашиваешь прямым текстом, почему я сплю с Ольховским, а не с тобой, когда у тебя условия покруче?..
— Спокойной ночи, — бросаю уже снаружи и отступаю на пару шагов от машины.
25. Тиски отравляющей боли
Этот мужчина ведь не из тех, кто станет лгать?..
Уныло провожая стоп-сигнальные огни внедорожника, продолжаю стоять на месте, крепко вцепившись в свою авоську, совсем как если бы она была моим единственным ориентиром в этой потерявшей адекватность действительности…
Запрокидываю голову в темное небо, прикусив нижнюю губу. И выискиваю редкие звезды. В уголках глаз собирается предательская влага, которую тут же смаргиваю.
Работу я считала единственной частью своей жизни, где никак не могла напортачить. Но... увы. Получается, я так и не сумела вывести четкую границу между мной и Габилом, раз у него до сих пор есть скрытые ожидания...
Шеф остается тем же обходительным гадом, не изменяет себе, но раньше эта обходительность разбивалась о мое равнодушие, а сейчас... почему сейчас вызывает до удушья резкое отторжение?..
Где-то вдалеке тишину холодной ноябрьской ночи будто вспарывает пронзительным визгом тормозов. Треклятые истошные звуки проходятся по нервам россыпью болезненных вспышек. Морщусь, с трудом подавляя желание зажмуриться. А эти чертовы завывания вместо того чтобы утихнуть, отдаляясь, наоборот — усиливаются, как при приближении.
Только я собираюсь развернуться к подъезду, чтобы наконец-то попасть в квартиру, как во двор на бешеной скорости влетает, видимо, сам источник раздражающей какофонии. И, за считанные мгновения преодолев расстояние, с ещё худшим чудовищным визгом тормозит прямо передо мной.
Воцаряется блаженное беззвучие.
Одеревенело наблюдая за дымчатым шлейфом позади автомобиля, я слегка цепенею от бесцеремонного появления спорткара сочного желтого цвета.
А потом пассажирское окно плавно опускается.
И через него с водительского сидения на меня смотрят знакомым припечатывающим взглядом. Неподъемным. Обжигающим холодом. От которого мнится, будто температура воздуха вмиг становится ниже, и колкие беспощадные мурашки вгрызаются в тело, вызывая дрожь.
Мир и вовсе не пытается скрыть, что зол. Он зол? На меня? С какой такой стати?.. Чудны дела твои, Господь.
Секунды тлеют, а наш напряженный зрительный контакт становится лишь цепче. Натянутым горячим проводом с шипящим, искрящим внутри электричеством. И за секунду до того, как этот самый провод коротнет и вспыхнет, я смаргиваю.
Что мы ищем в глубине глаз друг друга — не знаю. По мне, всё предельно ясно и не требует лишних слов. Теперь приходит четкое осознание почему именно испугалась, разглядев этого мужчину на сцене. Просто в тот момент воплотился мой подсознательный страх: я всегда чувствовала, что Мирон — игрок не моего поля. На моей территории он словно очутился совершенно рандомно. И, пока перебирался через нее, цепной волной захватил немного от меня. Я, в принципе, никогда и не строила иллюзий, но, тем не менее... охотно поддалась, верно?..
Увидев женщину рядом с ним, успокоилась и отпустила ситуацию. Всё честно. Мы никто друг другу. Мне было позволено чуточку отогреться. Этой мысли в своей голове я разрешала обрастать правильными доводами всю дорогу до дома. Самый верный сценарий, самая верная конечная точка в чем-то даже не начавшемся.
— Садись, — прилетает хлесткое и беспардонно ровное. Отрезвляющее.
— Доброй ночи, господин Ольховский, — отмираю с ироничной полуулыбкой. — Какими судьбами в наших трущобах?
— Даю выбор: либо ты садишься, либо я затаскиваю тебя силой. Из окон уже вывалилось достаточное количество зевак, снимающих на камеру крутую тачку. Уверен, им хватит ловкости и ума направить телефон на нас, когда я закину тебя на плечо и впихну в салон. Наутро станешь звездой интернета.
Как всегда — оригинальный подход к шантажу.
Я непроизвольно оборачиваюсь и действительно натыкаюсь на пару подростков со смартфонами.
Ха. Надо же.
— Сядь, Адель, — повторяет чеканно, — поедем и наконец-то поговорим. Нормально. Полноценно.
Сдерживаю порыв расхохотаться. Принимаю исходное положение и смотрю на него.
Ноги врастают в землю, не могу собраться с силами и сделать шаг назад.
Странно.
Зато Ольховский, потеряв терпение, практически срывается с места и грозно надвигается на меня. Я крепче сжимаю ручки сумки, которую продолжаю держать перед собой. И за мгновение до того, как мою волю сметет ураган по имени Мирон, не сдерживаюсь и задаю этот чертов уничижительный для собственной гордости вопрос:
—
