Дом на берегу океана, где мы были счастливы - Аньес Мартен-Люган

Я хотела бы, чтобы мое существование остановилось именно так.

Мы шли медленно. Времени у меня оставалось мало, и все же я не торопилась. Каждая секунда была драгоценной. Лизины глаза не отрывались от моих, мои – от дома Джошуа. Мне недоставало храбрости, чтобы встретиться взглядом с дочкиной печалью. Скорее всего, я бы сразу, прямо здесь рухнула, если бы позволила себе это. Поэтому я сосредоточила внимание на восточной оконечности пляжа. Дом Джошуа нависал над берегом… Он господствовал над бухтой, океаном, стихиями. Именно в нем наша история завершилась, пусть и не реальным разрывом. Последние воспоминания об этом доме были ужасны. Но все-таки мы были в нем и очень счастливы, и безмерно влюблены. Мое воображение заполонили картинки: Джошуа на террасе. Вот он стоит над миром, как будто парит над ним, и я парю вместе с Джошуа. Я прижимаюсь к нему, мы всматриваемся в открытое море, звуки наполняют наши головы, и мы бесконечно далеки от всего остального. От того, что нас ранит.

– Мама, к нам идет Натан.

Я вынырнула из грез и улыбнулась дочке.

– Давай его подождем.

Она удивилась, но спорить не стала. Только еще сильнее обняла меня, чтобы я не шаталась. Я повернула голову к бежавшему к нам сыну Джошуа.

– Лиза, – с большой нежностью произнес он и только потом обратился ко мне. – Здравствуйте, мадам, не уверен, что вы помните меня, я…

Молодой человек сиял, и от него исходило чувство надежности. В то же время нельзя было не заметить присущую ему мягкость, которой его отец никогда не давал волю.

– Здравствуй, Натан… зови меня Мадлен.

Он отступил на шаг, разглядывая меня, потом закатил глаза к небу, обрадованный и взволнованный.

– Мадлен… Это вы… Как я сразу не догадался! Я законченный идиот! Вы же та самая папина Мадди! Когда он изредка спит, он говорит о вас во сне.

Если бы я могла, я бы покраснела.

– Я как раз иду к нему.

Его лицо просияло еще больше, если такое возможно – Натан явно был безумно счастлив. Косвенно я и его заставлю страдать. Зато он, возможно, лучше поймет своего отца в том будущем, частью которого я уже не буду.

– Вы идете по пляжу?

– Прилив пока достаточно низкий, так что можно будет подняться по лестнице, и вообще я всегда ходила здесь.

– Подожди, мама, – перепугано перебила меня Лиза, – я не сообразила, но ты же не можешь карабкаться по ступенькам, это слишком опасно.

– Давайте я вам помогу, – охотно предложил Натан.

Я поцеловала дочку и высвободилась из ее объятия. Она опешила и даже не успела возразить.

– Спасибо вам обоим, но остаток пути я должна пройти сама.

– Нет! – запротестовала Лиза.

– Я справлюсь. У меня достаточно сил – вспомни, сколько всего я приняла.

– Я запутался, – прервал нас растерянный и явно обеспокоенный Натан. – Что происходит?

– У меня к тебе просьба, – в свою очередь перебила его я. – Останься, пожалуйста, с Лизой. Не хочу, чтобы она была одна, Лиза все тебе объяснит… Ты тоже имеешь право знать. Мы с тобой не знакомы, и я об этом очень сожалею, честное слово, но я рассчитываю, что ты сможешь меня простить.

– О чем вы?

– Мама? – позвала Лиза полным отчаяния голосом.

– Это еще не последний раз, я уверена, вот увидишь.

Я всем сердцем надеялась, что не обманываю ее. Я обязана выполнить свое обещание. Это важно. Потом я обратилась к Натану:

– Я могу на тебя рассчитывать?

Вместо ответа он бросил на меня открытый, уверенный взгляд. Я еще раз поцеловала дочку и пошла, не оборачиваясь, не обращая внимания на ее рыдания, с которыми она пыталась совладать.

Я подошла к скалам. Волны уже облизывали их. Дорога по пляжу оказалась более длинной, чем в моих воспоминаниях. Ничего удивительного, раньше я преодолевала это расстояние бегом, летела к Джошуа. Я немножко постояла, уговаривая себя, что должна продержаться. Я верила в лекарства, заготовленные сестрами: они пообещали, что эти средства добавят мне немного времени перед концом, если я этого захочу. Я втянула в легкие пропитанный йодом воздух, которого мне очень не хватало и в который я так любила погружаться глубоко-глубоко. Он должен был на последнем отрезке раздуть во мне сохранившиеся искры жизни. Я одолела первую ступеньку, потом вторую. Подымаясь по лестнице, я старалась сохранять концентрацию, сражалась с болью и подгибающимися коленями, часто останавливалась, чтобы отдышаться, а заодно и осознать, какой момент я вот-вот переживу.

Прежде чем шагнуть на террасу, я позволила себе еще чуть-чуть помедлить и посмотрела на пляж. Лиза вцепилась в руку Натана, чтобы не упасть, и это зрелище на мгновение поколебало мою решимость. Дочка наблюдала за мной, защищала на расстоянии. Инстинктивно я сразу признала, что сын Джошуа – хороший парень и сможет позаботиться о Лизе в ожидании приезда ее отца и теток, а может, и потом. Я была уверена, что она в безопасности.

Стеклянная дверь была приоткрыта, словно приглашая войти в тепло. Он ждал меня. Как долго? Зачем я причиняю нам такую боль? Как я продержалась столько лет без него? Возможно, я и заболела от того, что его не было со мной… Возможно, мое тело устало сражаться с воспоминаниями и с тоской по тому, с кем жизнь была такой яркой? Я переступила порог и прикрыла за собой дверь. Мысленно я поцеловала Лизу, видевшую, как я вошла, а потом скрылась в доме. Только что между нами вырос барьер.

Я была одна перед ним и перед той, кем была когда-то, перед той, что снова протягивала мне руку. Я оперлась об окно, чтобы устоять на ногах, не свалиться на пол. И чтобы суметь во всей полноте пережить драму, которая мне предстояла.

Джошуа сидел за роялем. Лицо вдохновенное и одновременно безмятежное. Тело изогнуто и наклонено к клавиатуре. Со своего места я различала черные круги у него под глазами. Играя, он всегда сильно напрягал руки. Если нервничал или страдал – еще сильнее. Он растягивал кисть больше, чем нужно: говорил, что должен причинить себе боль, чтобы убедиться, что жив. Иногда, перестав играть, он не мог пошевелить пальцами, парализованными болью, потому что спазм, который он сам вызывал, не хотел их отпускать. Примерно это сейчас и происходило. Его суставы были практически белыми.

Сочинение, которое он исполнял, потрясло меня. Джошуа был воплощением своей музыки. Его способ интерпретации