Мистер Скеффингтон - Элизабет фон Арним
Нет, Фанни рада, что не вышла ни за одного из своих возлюбленных. С другой стороны, впереди у нее одиночество: оно будет усугубляться, и надо с ним что-то делать. Пожалуй, уже сейчас необходимо общество пожилых женщин – они ведь чем-то занимают себя на закате дней, как выразился Джордж. Нет, не пойдет: Фанни дурно от одной мысли о пожилых женщинах. Ей еще слишком памятна поездка в Оксфорд недельной давности – Фанни тогда отповедь пришлось выслушать, да какую язвительную.
Ладно, по крайней мере пожила в свое удовольствие, убеждала себя Фанни, тщась вызвать чувство благодарности судьбе, а теперь настало время платить по счетам. После пятидесяти счета идут лавиной – так уж заведено. И до чего же трудно, когда пребываешь в пустом настоящем, дается благодарность за наполненное всеми мыслимыми радостями прошлое. Это все равно что, испытывая голод, искать насыщения во всех когда-то съеденных превосходных ужинах. Словом, в то ясное воскресное утро, оставшись одна в Упсвиче, Фанни с удивлением и мучительной тоской обнаружила, что воспоминания об ужинах (действительно превосходных) практически ввергли ее в депрессию, а ведь ясными утрами она всегда чувствовала душевный подъем.
Не беда – она пойдет на прогулку. Встретит солнышко. Она не даст себе расклеиться, стряхнет меланхолию – она ведь здравомыслящая женщина. Ну или по крайней мере порадуется, что, не будучи связана семейными узами, может сколько угодно предаваться меланхолии без риска распространить дурное настроение на мужа и детей (ибо куда им деваться, если жена и мать не в духе? Беспомощные, они страдают заодно с ней). Да, Фанни прогуляется и заодно подумает, что сказать Джиму при следующем удобном случае. Вчерашний разговор не задался, зато сегодняшний будет естественным, исполненным благоразумия, действительно полезным. Фанни отчаянно нуждается в дружеском совете. И, конечно, даст его один из стариннейших ее друзей – ведь целых три года, кажется, у Фанни не было человека ближе и дороже, чем Джим.
Вот почему Фанни, рассудив, что чета Кондерлей сейчас погружена в молитву, надела туфли на толстой подошве и вязаную шапочку, вышла на лужайку с крокусами и предприняла экскурсию по садам и парку, которые уже много лет могли бы принадлежать ей, если бы только она того пожелала. Под неярким февральским солнцем, объятая той особенной тишиной, что царит воскресным утром в английской деревне, Фанни очень скоро повеселела. Она еще не утратила привычки к счастью, и сразить ее, столь легкую нравом, могли не единичные, а множественные удары судьбы. Судьба же пока медлила; тот незадавшийся день в Оксфорде был первым намеком, этаким пробным камнем, так что к обеду Фанни спустилась бодрая и оживленная и очень обрадовалась, увидев за столом детей (накануне ее с ними не познакомили).
Дети, все трое, оказались заурядными и шумными. Интересно, думала Фанни, каковы бы они уродились, будь их матерью не Одри, а она? Одри вся светилась и только что не мурлыкала; Джим явно гордился сынишкой, и Фанни, переводя глаза с одного лица на другое, думала: на чем и зиждется семейное счастье, как не на детях? Для чего люди и женятся, как не для того, чтобы стать родителями? Потому и в святых книгах сказано: брак – важный шаг, очертя голову его не делают, надобно отнестись к нему со всей ответственностью, страх иметь пред Господом. Гм. А вот в любовные авантюры пускаются с настроем совсем противоположным.
Кондерлята, сделала вывод Фанни, ни страха, ни робости не ведают. Так, малютка Одри, что сидела как раз напротив, громким шепотом обратилась к отцу – не правда ли, мол, папа, эта красивая леди красившее всех других, которых мы видели тогда в пантомиме? А малютка Джоан, что сидела рядом с ней, весело и без каких-либо намеков (Фанни, оставшейся в вязаной шапочке, очень хотелось верить в последнее обстоятельство) спросила, известно ли тете, чем юная дева отличается от девы старой.
– О, еще бы! Я это знаю с детства, – заверила Фанни, надеясь, что ответ не будет озвучен.
Однако Джоан от триумфа не отказалась и громко продекламировала:
– У юной девы – румянец свеж, у старой – прикрыта чепчиком плешь.
А малютка Джим указал ложкой на голову Фанни и выкрикнул:
– Плешь!
Девочки так и прыснули; вдохновленный малютка Джим снова воздел свою ложку и объявил:
– Тетя – крокус!
Озорник зашелся заливистым смехом и принялся раскачиваться и подпрыгивать на своем стульчике.
– По-моему, дорогая, – начал Кондерлей, выждав, пока уляжется веселье, чтобы не повышать голос, – мы слишком разбаловали детей.
– Это у них после церкви, – объяснила Одри, конфузясь, но в то же время и гордясь, ибо разве не продемонстрировали дети только что высокий интеллект и разве не высказали вслух, пусть на свой детский лад, мнения о леди Франсес, которое, конечно, сложилось бы и у епископа, и у мамочки, будь они здесь, за этим столом?
Прекрасное объяснение, подумала Фанни. Чудесно, если из церкви люди выходят в таком расположении духа. Ей вдруг представилась занятная процессия: церковные служители кувырком скатываются с горки; впереди на ходулях шагают викарии, замыкает шествие толпа прихожан, причем все за животики держатся от смеха. Ни разу до сих пор не случилась Фанни принять на свой счет какое-нибудь сомнительное замечание; вот и реплики маленьких Кондерлеев она сочла комплиментами; только лучше бы касались они чего-то другого, а не ее накладных волос. После дифтерии Фанни очень болезненно воспринимала все связанное с волосами, вдобавок подозревала, что Антуан ошибся с оттенком. Правда, он утверждал, что собственные волосы Фанни точно такого же оттенка, но если даже и так – почему этот оттенок больше ей не к лицу? Если даже у малютки Джима возникли ассоциации с желтыми крокусами, значит, Антуан схалтурил. Фанни отправится к нему в понедельник – да, в таком деле промедление недопустимо.
– Вам, наверно, хочется отдохнуть у себя в комнате, – предположила Одри, когда кофе был выпит, а дети уведены няней. От ее смущения остались крохи. Никто не мог долго смущаться при Фанни. – Просто по воскресеньям после обеда, – пояснила Одри, чуть покраснев, – я читаю в течение часа детям вслух.
– И что же, чтение действует на них так же, как церковь? – с надеждой спросила Фанни. – Если да, можно, я тоже послушаю?
– Боюсь, сегодня они слишком расшалились, – посетовала Одри.
– Видимо, дорогая, им нужно больше материнского внимания, – весьма сдержанно произнес Кондерлей.
– Я очень-очень постараюсь, – пообещала Одри.
Сказано это было с такой простодушной покорностью, что Фанни поддалась порыву – чмокнула Одри в щеку и
