Жизнь за гранью - Энн Малком
— Хуже маленьких, — пробормотала я себе под нос.
Поставив сумочку на прилавок, я достала свой телефон и наушники. Музыка была одной из многих вещей, которым я предавалась с упоением и которые помогали мне отвлечься. Не вспоминать, что нужно жить и быть счастливой, независимо от прошлого. Итак, полчаса спустя я именно этим и занималась: танцевала и подпевала любимой песне, убирая беспорядок. На самом деле, я не возражала. Ожидалось, что я буду заниматься подобным дерьмом. Возможно, это было по ту сторону сексизма, и иногда раздражало, но большую часть времени я делала это без жалоб. Они были семьей. То, что они давали мне взамен, стоило мытья нескольких грязных тарелок. Я кружилась по кухне, потерявшись в музыке, готовясь в последний раз взмахнуть тряпкой и уйти.
Затем мои глаза встретились с чем-то, чего я не ожидала.
В дверном проеме стояла фигура. Я прикрыла рот рукой, чтобы заглушить испуганный крик. Сердце возобновило ход, когда я увидела знакомые глаза, прожигавшие меня насквозь.
Я покраснела от смущения. Хансен, мужчина, который в значительной степени занимал мои мысли, мужчина, о котором я фантазировала, но который никогда не обращал на меня никакого внимания, стоял прямо в дверях. Однако сейчас его взгляд не говорил о том, что он едва замечал меня на протяжении последнего года. Нет. Они пылали голодом. Обжигающим пламенем.
Я так увлеклась изучением этого голода, потрясенная желанием в его взгляде, что музыка все продолжала звучать в наушниках. Я выдернула один, готовясь сказать… понятия не имея, что. Но Хансен оттолкнулся от дверного проема и сократил расстояние между нами. Сжав мою шею по бокам, его рот накрыл мой, заставляя любую, без сомнения, глупую вещь, которую я собиралась выдать, остаться не высказанной.
Я была так потрясена, что сначала не ответила. Затем его язык коснулся моего языка, целуя со свирепостью, интенсивностью, о существовании которой я даже не подозревала. Я всем телом погрузилась в него и поддалась поцелую, издав тихий гортанный звук, когда его прикосновение послало мурашки возбуждения вдоль позвоночника. Его руки переместились к моей заднице, и он поднял меня, усадив на столешницу, так что его промежность прижалась к моей. Я обхватила его ногами, нуждаясь в том, чтобы он был ближе. Мне казалось, что я никогда раньше не занималась сексом, в таком я была отчаянии. Словно несколько часов назад я не испытала полного удовлетворения. По крайней мере, я так думала. Но этот поцелуй, обещание, стоящее за ним, показали мне, что я не знаю, что такое удовлетворение.
Внезапно губы Хансена оторвались от меня, его взгляд стал жестче, когда он, казалось, взял себя в руки. Он долго смотрел на меня, ярость сменила горячее желание, пылавшее в его глазах несколько мгновений назад. Он быстро отступил, отчего я потеряла контакт с его восхитительным телом.
А также потеряла способность говорить, когда его сердитый взгляд заставил меня молчать. Он быстро пробежался глазами по моему телу, затем развернулся и ушел.
Без единого слова.
Мужик просто зацеловал меня до смерти и ушел?
Какого. Хрена.
Я в шоке сидела на кухонной стойке, все еще наполовину оглушенная музыкой из наушника.
— Это произошло на самом деле? — спросила я пустую комнату.
Комната, естественно, ничего мне не ответила.
***
Всю следующую неделю Хансен избегал меня, будто меня поразил некий вирус, пожирающий плоть. Каждый раз, когда я входила в здание клуба, его глаза темнели, а лицо становилось напряженным, казалось, он делал все, что в его силах, чтобы убедиться, что я не приближусь к нему ближе, чем на пять футов.
Это причиняло боль.
Нет, это убивало.
Я не думала, что плохо целуюсь. По-видимому, я ошибалась. Я позволила себе надеяться, что этот поцелуй что-то значил, что Хансен, наконец, заметил меня и осознал мою привлекательность. Ведь я сохла по нему с того момента, как он перевелся из филиала Невады. Ждала, когда он заметит меня, надеясь, что он разглядит меня за пределами ярлыка, который я навесила на себя, и, возможно, рассмотрит меня как нечто большее. Эта надежда сгорела в огне вместе с ожогом ледяного безразличия.
Вдобавок ко всему, парни, похоже, тоже решили обращаться со мной, как с прокаженной. Они, как всегда, шутили со мной, легко и ласково общались, но ничего сверх нормы. Никто не приставал ко мне, никто не тащил к себе в комнату, никто даже не предлагал этого. Это сбивало с толку. Причиняло боль. Неужели от меня потихоньку избавляются? Неужели я им надоела? Неужели моя приемная семья бросила меня?
— У тебя трипак или типа того? — спросил хриплый голос рядом со мной.
Я перевела взгляд со своей пивной бутылки на Скарлетт, усевшуюся на диван позади меня. Ее светлые волосы были уложены на макушке, лицо покрывал искусно нанесенный, но совершенно излишний макияж. Выражение на ее накрашенном лице не было стервозным, просто любопытным.
— Прошу прощения? — спросила я, сбитая с толку.
— Трипак? Герпес, бородавки? Что-то, из-за чего мальчики поместили тебя в карантин? — уточнила она.
Я отпрянула назад. Я фанатично относилась к защите. Мои сексуальные пристрастия не были тем, что основное общество считало подходящим для женщины, но мне было насрать. Безусловно, я не собиралась подпитывать стереотип о том, что клубные девушки не умели соблюдать чистоту.
— Нет, конечно, нет, — горячо воскликнула я.
Она пожала плечами, откидываясь на спинку дивана.
— Ну, что-то заставило их… — она кивнула на пару мужчин, сидевших в баре. — Не то чтобы я жаловалась, но что бы это ни было, похоже, ты попала в список «не трахаться», — заметила она, приподняв бровь.
Я ожидала, что это вызовет стервозное удовлетворение, но видела лишь любопытство и, если мне не показалось, беспокойство.
Я прикусила губу. Желудок свело при мысли о том, чтобы потерять это. Единственное место, где я чувствовала себя принадлежащей чему-то. И тут меня осенило. Неделя. Ровно неделя с тех пор, как Хансен зацеловал меня до бесчувствия на кухне. Прошла неделя с тех пор, как у меня появился третий глаз или какое-то другое уродство, видимое только байкерам.
Я встала, мое беспокойство быстро превратилось в гнев.
— Спасибо, я у тебя в долгу, —
