Похвали меня - Сара Кейт
Чарли
Следующий час или около того я провожу рядом с Эмерсоном. Куда бы я ни направилась, он всегда рядом. Его крепкая ладонь лежит на моей талии, и он не упускает возможности представить меня гостям. Причем он представляет меня как свою девушку, а не как секретаршу, и на его лице читается гордость.
А после двух бокалов шампанского я сияю. Его взгляд то и дело на миг задерживается на мне. Он пристально смотрит, прежде чем притянуть ближе.
Разве это нормально, что он относится ко мне не просто как к секретарше, а как к своей девушке? Я уже не знаю, что нормально, а что нет.
Я снова замечаю строителя, того самого, который подкатывал ко мне на глазах у Эмерсона, отчего тот тогда сильно распсиховался. С трудом узнаю его в смокинге, но похотливая улыбочка выдает мужчину. Он флиртует с женщиной у барной стойки, и, похоже, эти двое в любой момент уединятся в одной из комнат.
Эмерсон представляет меня остальным владельцам. Хантер и его прекрасная жена Изабель. Я снова вижу Мэгги, но она, как мне кажется, не может расслабиться и суетится по поводу всего, и вскоре Гаррет и Эмерсон практически насильно вливают ей в горло шампанское.
Пока все говорят, я остаюсь рядом с Эмерсоном, и мой взгляд продолжает блуждать по комнате. Я не раз замечаю, как какие-то гости идут по темному коридору. Вышибала поднимает для них канат, и они исчезают в темноте. Там есть еще один черный занавес, за которым что-то скрывается.
Мое любопытство практически убивает меня. Поэтому, когда Эмерсон начинает говорить с каким-то богатым типом за покерным столом, уже без стоящей на коленях женщины, я извиняюсь и якобы иду в туалет. Исчезаю в толпе и небрежно прокладываю себе путь к коридору. Находиться вдали от Эмерсона – это одновременно освобождает и пугает. Я чувствую себя самозванкой в мире, к которому не принадлежу. Мне здесь не место, и это написано у меня на лице.
Взгляды задерживаются на мне, когда я прохожу мимо. Они явно видят, что я притворщица.
Когда я дохожу до красного каната и черного занавеса запретного коридора, вышибала безмолвно смотрит на меня.
– Э-э-э… – Здесь так шумно, что он, наверное, даже не слышит меня. – Дамская комната?
Я прекрасно знаю, что туалета здесь нет. Вышибала хмурит брови, и я почти умираю от смущения. Я уже готова заползти обратно в толпу и попытаться убедить свой мозг, что этого не произошло, как вдруг вышибала на секунду поднимает глаза и кивает кому-то, стоящему в другом конце комнаты. Мне едва хватает секунды, чтобы обернуться и посмотреть, когда работник поднимает красный канат, и от предвкушения кровь отливает от моего лица.
Мне кажется, что я уже больше часа стою, приоткрыв рот, и смотрю на него. Хотя на самом деле, наверное, всего миллисекунду. Прежде чем вышибала успевает передумать, я юркаю за занавес и вхожу в темный зловещий коридор.
Он кажется длиннее, чем я его помню, но, вероятно, это иллюзия от недостатка света. Здесь нет толпы, но вдоль стен стоят несколько человек, и, в отличие от главной комнаты, никто на меня не смотрит. Они заняты собой или друг другом, и ни одна голова не поворачивается в мою сторону. Из больших окон по обеим сторонам исходит мягкий свет, и мне требуется несколько мгновений, чтобы понять: люди в коридоре не смотрят на меня, потому что они заняты… друг другом.
Я не таращусь на них, чтобы понять, чем они заняты. Один мужчина прижимает женщину лицом к стеклу, а сам медленно трется об нее сзади.
Пытаясь сделаться как можно незаметнее, я украдкой перебираюсь в темные углы, стараясь не выглядеть извращенкой. Медленно двигаюсь по коридору, и сердце колотится в груди с такой силой, что я ощущаю его стук в ушах. Что я здесь делаю? Это безумие.
Но мое любопытство слишком велико, и я зашла слишком далеко. Крадучись продвигаюсь дальше. Первое окно открывается в комнату, в которой слишком темно, и я ничего не вижу. Здесь горит тусклый синий свет, и я вдруг замечаю движение – быстрое, ритмичное движение, как будто кого-то… трахают.
Мое горло сжимается. Я отвожу взгляд, а затем снова смотрю.
И в животе разливается тепло.
Но я не останавливаюсь и поворачиваю голову в другую сторону, где какую-то женщину трахают у окна. Я слышу тихий гул мужского голоса, когда он шепчет ей на ухо. Я могу лишь догадываться, что он говорит… и от грязных мыслей мне становится еще жарче. По ту сторону окна что-то похожее на красную комнату, в которой никого нет. Вся стена увешана разными штуковинами, многим из которых я даже не могу дать названия. Какие-то кнуты, трости, наручники… и тому подобное.
Не в моем вкусе, поэтому я иду дальше. Я прохожу мимо стоящей посреди комнаты пары: они хихикают, пока наслаждаются видом. Женщина улыбается мне, а мужчина здоровается так, что я лишь вежливо киваю и иду дальше чуть быстрее.
Комната с противоположной стороны загорожена черным занавесом, сквозь который пробиваются лучи света. Значит, люди, которые хотят воспользоваться комнатами, не будучи эксгибиционистами, могут это сделать. Это даже слегка разочаровывает.
Серьезно, кто я?
Дойдя до тронного зала, где я когда-то сидела, прежде чем он был готов, я останавливаюсь. Внутри есть люди. Трое, если я никого не упустила. Зал тускло освещен изнутри. Я могу разглядеть смутные фигуры и движения, но света недостаточно, чтобы распознать лица. И тут до меня доходит: мы можем их видеть, но они нас – нет.
Мой взгляд все еще перескакивает с темного коридора на людей в комнате, потому что, хотя я знаю, что он создан для того, чтобы наблюдать, мне кажется странным и неправильным подглядывать за тем, что там происходит.
Кроме того, возникает неловкое ощущение возбуждения… на публике.
Мои тонкие хлопчатобумажные трусики уже насквозь промокли, и каждое легкое трение, когда я иду, как будто посылает вверх по моему позвоночнику искры. Меня так и тянет потрогать себя, чего я явно не собираюсь делать. Не потому, что это было бы здесь неуместно… достаточно оглянуться вокруг. Но я просто не могу. И не смогла бы. Нет. Это слишком странно.
Тем не менее я останавливаюсь у тронного зала и заставляю себя посмотреть. Не знаю, что делать с руками, пока я стою здесь, поэтому сцепляю их на талии.
На гигантском троне сидит женщина, а перед ней на коленях стоит
