Дом на берегу океана, где мы были счастливы - Аньес Мартен-Люган
И вот она стоит перед ним. Наконец. Джошуа запретил себе следовать их ритуалу. Не взял Мадлен за руку, не погладил ладонь большим пальцем, как делал это всегда, когда они встречались после слишком долгой разлуки. Он не хотел ее пугать. Как и раньше, он возвышался над ней. Она не выросла. Эта мысль вызвала у него улыбку. Она постарела, была как будто уставшей, измученной, но от этого стала еще красивее. Ее красные губы, морщинки вокруг глаз, сами глаза такого необычного цвета – зеленая радужка с тонкой золотой каймой. Ее хрупкая шея, открытая, невзирая на холод. Ему нравилось класть на нее ладонь. Обнимать ее. Защищать.
Рядом с Мадлен Джошуа, как и прежде, казался еще выше, а она с ним по-прежнему ощущала себя слабой и ломкой. Ничего не изменилось: его жесткий и беспокойный взгляд заставлял ее, как когда-то, считать, что она для него открытая книга. Он постарел, но возраст лишь усилил его харизму. Он был еще более усталым и мрачным, чем когда-то. И в результате еще более привлекательным. В прежние времена ее любимым занятием были попытки разгадать его тайну. Он и тогда сильно волновал ее, и сейчас почти сразу, через несколько мгновений после встречи, она почувствовала то же самое. Он притягивал ее, придавал ей уверенности. С ним она жила. Была живой. Живой и выбитой из равновесия самим его присутствием. Она была счастлива, хотя не должна бы.
– Мадди… ты вернулась…
Мадди… Так ее называл только он. Это было их личное имя, никто больше никогда его не произносил. Как только она услышала этот низкий голос, у нее из глаз брызнули слезы.
Они наблюдали друг за другом, словно загипнотизированные противники.
Он запаниковал. Все было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Ему надо убедиться. Его рука поднялась и невероятно медленно потянулась к лицу, о котором он грезил и днем и ночью. Она не отрываясь смотрела на приближающиеся к ней пальцы, усмиряя себя, не давая себе двинуться навстречу его прикосновению, о котором столько лет мечтала. По которому тосковала с того момента, как он в последний раз до нее дотронулся.
И он наконец коснулся ее, узнал нежность ее кожи, которую так и не забыл. Она задрожала. Его холодная, сильная и нежная рука. Мадлен зажмурилась от удовольствия.
– Ты настоящая.
Она прижалась к его ладони щекой, его пальцы гладили ее и стирали стекающую слезу.
Он был настоящим. И этот жест был реальным. Излишне реальным.
Она глубоко втянула воздух, ощутила его аромат и отступила, открыв глаза.
Он склонил голову набок, и в этом движении было удивление. На его лице появилась лукавая улыбка, которую она тогда, давно, так любила. Она робко ответила ему такой же улыбкой. И сразу пожалела об этом, пораженная воспоминанием об их встрече: так она улыбнулась ему, когда их взгляды встретились впервые и она в ту же секунду влюбилась в него.
– Мне пора возвращаться, Джошуа. Моя дочь будет волноваться.
Ее нежный хрипловатый голос не изменился. В нем звучала самая красивая гармония, которую ему когда-либо доводилось слышать.
Он снова улыбнулся ей. Она улыбнулась ему.
Потом она развернулась и пошла к своей лестнице, стараясь не спотыкаться.
Она была пьяной. Опьянела от вопросов, от потрясений. И от чувства вины. Ужаса. Сожалений.
А он был пьян от счастья.
Глава двадцатая
На западной стороне пляжа
Я должна вернуться домой и не упасть у него на глазах. Не дать головокружению унести меня, пока я иду по пляжу. Он не должен увидеть меня такой. Я не допущу, чтобы он все понял. Скрою свою боль, свое изнурение. Когда я подошла к первой ступеньке лестницы, мне представилось, будто меня ждет восхождение на вершину горы. Подъем был нескончаемым, а ноги – такими тяжелыми и слабыми, как никогда раньше. В конце концов я добралась до террасы. Увидев меня, Лиза бросилась навстречу. Я жестом остановила ее. Она застыла, ничего не понимая. Я посмотрела вниз и вдаль. Я была права: Джошуа так и стоял на пляже. Как когда-то давно, в молодости. Тогда он тоже ждал, пока я скроюсь в доме, и только потом уходил. Каждое расставание, пусть на несколько часов, было мукой для нас обоих. Мое истерзанное болью тело помнило о том, как ему было тяжело вдали от Джошуа.
Уходи, Джошуа. Умоляю тебя, уходи.
Чтобы подойти к дочке, я пыталась почерпнуть силы из ресурсов, которых у меня больше не осталось. Когда я все же очутилась рядом с ней – там, где он уже не мог ничего разглядеть, – я протянула ей руку. Лиза поймала меня в объятия и быстро увлекла внутрь дома, в безопасность. Я повисла на ней.
– Мама… Зачем ты довела себя до такого состояния? Что тебе пришло в голову?
– Прости, – всхлипнула я, коря себя за зрелище, которое устроила для дочери.
Я не думала о ней, не принимала в расчет ее переживания и страхи. Не ценила ее жертву: она поставила на паузу собственную жизнь, чтобы получить удовольствие от того маленького отрезка моей, который еще оставался. Я беспокоилась только о себе. Мне стало стыдно за свое отношение к дочке. Лиза заботилась обо мне, делала все, чтобы я меньше страдала, а я уничтожала то, чего она добивалась, как если бы совсем не считалась с ней.
Джошуа всегда вырывал меня из реальности, и через столько лет ничего не изменилось.
Лиза, поддерживая, отвела меня в ванную и помогла сесть на край ванны.
– Хочешь, помогу тебе принять горячий душ? Тебе обязательно нужно согреться. Могу остаться с тобой, если хочешь.
Я отказалась, мотнув головой. Не надо окончательно превращать ее в сиделку. Она принесла мне сухую одежду и бесшумно закрыла за собой дверь, не произнеся ни слова.
Горячая, почти обжигающая вода текла по моей заледеневшей коже. Отчего я дрожала на самом деле? От холода, ветра, дождя? Нет. Они тут ни при чем. Это шок от новой встречи с ним. Невероятно. Раньше я бы даже не
