Послеполуденная Изабель - Дуглас Кеннеди
Что за чушь.
Нет, давайте не будем слишком строги к себе. Любовь может ввести в состояние воображаемого транса, ошеломляя богатым разнообразием возможностей. Любовь может оборвать такие мечты самым безжалостным образом, швыряя вас о лобовое стекло, за которым скрывается панорама надежды, известная как будущее.
Ага, будущее. Когда вы влюблены, невозможно думать только о том, что происходит здесь и сейчас. Всегда хочется заглянуть вперед, представить себе жизнь вдвоем. Быть парой – значит быть бесконечно одержимым будущим.
Но быть с Изабель означало быть заземленным в абсолютном настоящем. Осознавая, что будущее именно такое, какое оно есть сейчас. Даже в разгар потрясений, стресса и переворота в жизни одного из нас. Таков был момент прозрения после десяти часов беспробудного сна, за второй чашкой эспрессо и очередной сигаретой: признание того, что больше не стоит грезить о жизни с Изабель. Вот она, жизнь с Изабель, и она не выйдет за пределы уже сложившихся ограничений.
Это понимание сопровождалось грустью… но и странным освобождением. Без необходимости будущей моногамии, эмоциональной верности или убеждения в том, что она – «та самая». И все же в этом принятии свободы проступал какой-то подтекст. Осознание, что, если она скажет «да» моему сценарию – будущей совместной жизни, – я с удвоенной решимостью стану хранить верность. Нисколько не сомневаясь в том, что она воистину «та самая»… хотя Изабель поморщилась бы, услышав такое о себе.
– Больше никогда не говори мне, что я – любовь всей твоей жизни, – попросила она через несколько недель после начала нашего романа в прошлом году, когда я действительно сделал такое заявление. – Это рождает худшие ожидания. Обрекает отношения, потому что планка поднята слишком высоко.
Так вот что у нас получалось: она не хотела быть «той самой, единственной», но хотела видеть меня в этом качестве, когда я бывал в ее городе и соглашался на встречи с пяти до семи вечера.
Мысленно сконструировав эту не более чем ловкую отговорку, я невольно улыбнулся. Между тем мой взгляд скользнул по сторонам, и я не мог не ужаснуться тому, что Изабель – блюстительница организованного беспорядка на своем столе и чистоты повсюду, – решила, что внутренний хаос можно распространить и на это пространство, куда она сбегала на несколько часов каждый день. Без сомнения, в семейных апартаментах няня и уборщица следили за тем, чтобы ее завихрения не отражались на состоянии помещений – если, конечно, она позволяла эмоциям выплескиваться дома. Но здесь она полностью отдалась во власть анархии. Снова обозревая этот бедлам в слабом предутреннем свете, я сразу понял, что нужно сделать какой-то добрый жест. Не стесненный во времени и движимый законным желанием навести порядок, я поспешил на кухню, заглянул в шкафчик под мойкой, где нашел несколько мешков для мусора и скромный ассортимент чистящих средств. Я открыл мини-холодильник. Там стояла стеклянная баночка с обычным йогуртом, пока еще годным к употреблению, судя по дате, напечатанной на крышке из серебристой фольги. Отыскав ложку, я его съел. В кухонном шкафу я обнаружил несколько квадратиков темного шоколада и проглотил их. Прошло больше пятнадцати часов с тех пор, как я в последний раз видел еду, и голод давал о себе знать. Я сварил последнюю порцию кофе, что поспособствовало моему окончательному пробуждению. Затем я принялся за работу, начав с груды посуды в раковине. В течение двадцати минут все было вымыто, высушено и убрано. Я опустошил пепельницы. Выгреб из холодильника все гниющие фрукты, а из кладовки – запасы овощей, смахивающих на культуры для выращивания пенициллина. Вооружившись универсальным чистящим спреем и не слишком грязной тряпкой, я прошелся по всем поверхностям. Вывалил в черный пластиковый мешок три корзины, доверху набитые бумагами. Собрал с пола рассыпанные страницы рукописей, сложил их по номерам. Систематизировал остальные документы на ее столе. Стер пыль с пишущей машинки «Ундервуд». Нашел швабру с ведром и вымыл кафельный пол на кухне и в ванной. Нашелся и старый пылесос, похожий на тот, каким в свое время пользовалась моя бабушка, но свою работу он выполнял. Как только весь мусор с ковров засосало в древний аппарат, я снял постельное белье и схватил полотенца из ванной, прежде используя их для очистки раковины и душевой кабины. Я отыскал бутылку отбеливателя, ершик и отдраил унитаз.
Когда я наконец взглянул на часы, было почти шесть утра. Я запихнул постельное белье и полотенца в пластиковый пакет. Углядел в углу между кроватью и столом корзину для белья, заваленную доверху грязным исподним, двумя парами джинсов, белой и черной рубашками; все это барахло тоже перекочевало в мешок. Я схватил с вешалки свой черный бушлат, бросил ключ в карман и вышел в спящий двор. Темнота все еще окутывала улицы. Моросил мелкий дождь. Я быстро шел с мешком белья по пустынному бульвару Сен-Жермен к станции метро Мабийон. Закурил сигарету, как только сел в вагон поезда, следующего на восток. Высадился в Жюссьё. В пяти минутах ходьбы от Le Select. Хозяин отметил, что это первое мое появление в столь ранний час. Обычный завтрак. Обычная вчерашняя газета. Еще больше сигарет. А позже, в семь утра, марш-бросок в прачечную по соседству. Пожилая женщина, управляющая – румынка, как мне думалось; она стирала мою одежду еженедельно в прошлом году, – заверила, что все постирает по цветам и сложит к трем часам пополудни, но, если я пожелаю ручную стирку и глажку рубашек, это будет стоить дополнительно 15 франков за каждую. Я освободился от своей поклажи и вернулся к себе в номер. Там я переоделся в спортивный костюм и кроссовки, которыми побаловал себя за несколько недель до поездки в Париж, и легкой трусцой направился в Ботанический сад, где совершил круговую пробежку по парку.
Забрав белье в назначенный час, я заглянул в ближайший цветочный магазин и купил букет лилий. Через полчаса я вернулся в студию Изабель. Мне было интересно, не приехала ли она раньше меня; я на миг представил себе, как войду и застану ее там, ошарашенную зрелищем наведенного мною порядка. Но в квартире было пусто. Я распаковал белье, застелил кровать, развесил в ванной полотенца, теперь пушистые, благоухающие лавандовым ароматом средства для стирки. Я оставил на диване ее аккуратно сложенную одежду и две выглаженные рубашки. Потом нашел вазу, наполнил ее водой, ножницами укоротил стебли лилий, опустил цветы в эту простую стеклянную емкость и поставил ее
