Кристина - Кэтрин Куксон
Мать дважды моргнула, потом опустила взгляд на коврик и только после этого повернулась ко мне. Ее, вероятно, озадачило выражение моего лица, потому что она не сказала ни «да», ни «нет», а оставила право выбора за мной.
— Ну пусть решает Кристина. Если хочет идти — пусть идет.
— Мы все пойдем, — Ронни встал.
— Тогда договорились, — Дон кивнул всем одновременно. — До встречи.
— До встречи.
Как только за ним закрылась дверь, я повернулась к матери и торопливо и тихо проговорила:
— Я не пойду.
— Почему? Я думала… — она внимательно посмотрела на меня.
— Просто не хочу.
— Хорошо, хорошо, девочка, если не хочешь, то и не ходи.
Я понимала, что мой отказ озадачил ее, потому что несколько недель упрашивала ее разрешить пойти на танцы в школу, которые проводились по субботам и о которых я слышала такие яркие, исполненные романтизма отзывы. Вечера для прихожан, конечно, отличались от танцев. Поскольку на них присутствовали и очень пожилые, и совсем молодые люди, там следовало вести себя степенно: играть в вист или еще во что-нибудь подобное, танцевать раз или два — не больше. Дон поступил очень умно, выбрав такое мероприятие. Дон вообще был очень умным, и это наполняло мое сердце страхом — кто бы мог подумать, что только сегодня утром он вел себя на лодочной пристани как ненормальный.
В ту ночь в мою комнату опять пришел Ронни. Было еще не очень поздно, я не спала. Он сел на корточках возле кровати и шепотом спросил:
— Что случилось, Кристина?
— Ничего. Почему ты думаешь, что что-то случилось?
— Что-то не так. Я видел твое лицо, когда Дон говорил о той вечеринке. Он что, надоедает тебе?
Я видела, как в темноте он, подавшись вперед, положил руку мне на плечо. Я стряхнула ее и подвинулась к стене, потом перевела разговор на другую тему:
— Послушай, Ронни, если мать узнает, что ты приходишь сюда, она ужасно разозлится.
— Почему? Я ведь ничего не делаю! Боже мой, — напряженно прошептал он, — неужели просто поговорить нельзя?
Его слова прозвучали столь рассудительно, что я почувствовала себя глупо. В комнате воцарилось тяжелое, густое, как полумрак, молчание.
— Не думай, что я имею что-то против Дона, — через некоторое время продолжал Ронни, — но держись от него подальше, Кристина. Обещай мне. Слышишь?
— Как я могу обещать что-то, если не знаю, что ты имеешь в виду? — тянула я время, отлично понимая, что он подразумевает, и сознавая также, что ему вовсе не обязательно было вытягивать из меня какое-то обещание.
— Не ходи с ним в одиночку, он хочет подружиться с тобой поближе. Он тебе нравится?
— Нет, и ты это знаешь.
Я услышала, как Ронни вздохнул. После некоторой паузы он сказал:
— Но твой отказ только заставит его действовать хитрее. Он любит, когда девушки сдаются не сразу. Тогда он чувствует себя упорным и несгибаемым. А он действительно настырный и может вынудить тебя ходить с ним.
Я села на кровати и зашептала со всей убежденностью, на которую была способна:
— Я никогда не буду ходить с Доном Даулингом, никогда. Если хочешь, можешь сказать ему об этом, — потом услышала, как Ронни поднялся и шепотом произнес:
— Спокойной ночи.
Интересно, удивилась ли бы мать, если бы я попросила, чтобы на двери моей комнаты поставили задвижку. «Не глупи, не надо просить ни о какой задвижке…»— сказала я себе, и это было последней мыслью перед тем, как я заснула.
Несмотря на все мои утверждения о том, что я ни за что не пойду на вечер для прихожан, я все-таки пошла. Мое окончательное решение объяснялось двумя причинами. Первая — Ронни пытался давить на меня. Вторая, которая перевесила чашу весов, — мать принесла от миссис Дюрран вечернее платье из бледно-синего бархата. Когда она, держа платье на вытянутых руках, рассматривала его, я воскликнула:
— О! Не режь его, мама, сама лучше носи.
— Что? — закричала мать. — Оно же сзади совсем открытое! — потом весело взглянула на отца — Вот было бы зрелище, а?
Отец согласно кивнул, но тем не менее гордо заявил: — На вечеринке не было бы более красивой спины.
Мы все посмеялись, а потом долго обсуждали, как надо переделать платье; в результате получилось нечто, о чем я не смела даже мечтать. Ворот мать сделала, по ее словам, «низкий»; это означало, что его края едва открывали затылок и принадлежавшее еще моей прабабушке золотое распятие, лежавшее в ложбинке между ключицами. Рукава не достигали локтей и были украшены миниатюрными цветочками, которые мать сняла с пояса платья. Юбка была объемной, длиной до икр, а половинки лифа перекрывали одна другую. Я не стала спрашивать, с какой целью она все это сделала, да в то время для подобных вопросов не было никаких оснований. Несколько лет спустя Дон как-то заметил:
— Она набила чем-то твое платье спереди, чтобы мы не заметили, что у тебя есть груди.
В субботу я попросила у миссис Турнболл разрешения уйти пораньше, и она неохотно согласилась. Молли тоже хотела пойти на вечеринку, но ее хозяйка не отпустила.
В шесть вечера я выбежала из магазина, пронеслась по улицам Феллбурна, взбежала на холм…
Запыхавшаяся и раскрасневшаяся, я влетела на кухню. Мать уже все приготовила и повела меня в спальню. Волнение было таким, словно речь шла о моей свадьбе.
Потом я стояла в кухне, поворачивалась под пристальным взглядом отца и чувствовала, как меня захлестывают волны счастья. Впервые в жизни я остро ощутила всю себя как единое целое, у меня было тело, которое было прекрасным дополнением к моему лицу и волосам, и это ощущение было приятным.
Отец молча следил за мной нежными, почти влажными глазами. Потом он мягко сказал:
— Детка, ты прямо как ожившая картинка.
— О, папа, — я покачала головой, однако его слова доставили мне огромное удовольствие — не столько их смысл. сколько чувство, с каким они были произнесены.
Ронни, стоявший возле стола, не сказал ничего, но это можно было принять и как равнодушие брата к сестре. На нем был костюм из синей саржи, который мать купила в прошлом году в магазине клуба[4]; рукава его теперь стали слегка коротковаты, хотя мать и выпустила манжеты, удлинила брюки. Но он все равно выглядел отлично, наверное, как наш отец в молодости. Правда, Ронни был уже немного выше его.
