Несостоявшаяся свадьба - Гэри Нэнси
Ожил дверной звонок.
Пенелопа взглянула на себя в зеркало. Ей говорили, что она унаследовала генетическую красоту Праттов — каштановые волосы, пышные брови, темные выразительные глаза.
«Ты необыкновенная», — твердила дочке Аделаида, но Пенелопа с детства почему-то чувствовала, что мать кривит душой. Взрослеющая дочь выбивалась из нормы, принятой на пляжах и теннисных кортах Манчестера. Там господствовала мода на блондинок. Городок был заполнен подобными экземплярами с выпирающими вперед бюстами, и Пенелопа все время вспоминала разбушевавшихся свинок из «Скотного двора» Оруэлла.
Хоуп вырастала в совсем другой ауре — всеобщего восхищения. Она выделялась из общего стандарта, однако именно это, в отличие от сводной сестры, привлекало к ней внимание. В чем заключался подобный секрет, Пенелопе не дано было понять. Каких бы высот она ни достигла — и диплома с отличием, и удачной карьеры, — никто ее не боготворил, а успехи принимались как должное, со скудно отвешенной мерой похвал. Для отчима и для клана Лоуренсов старшая дочь Аделаиды всегда была прибившейся чужой овечкой, и ничто не могло повлиять на этот факт.
Изобразив на лице приветливую улыбку, Пенелопа открыла дверь.
Вторжение началось.
Вскоре ее гостиная заполнилась именно теми особами женского пола, каких она себе и представляла, рассылая приглашения по составленному матерью списку. Здесь присутствовало и старшее поколение — приятельницы Аделаиды и Билла, которые знали Хоуп с рождения, женщины с обесцвеченными химией жесткими волосами, с массивными золотыми ожерельями и браслетами на запястьях, в телесного цвета колготках, несмотря на летнюю жару. Губы у них были одинаково покрыты яркой помадой, а облачалось это поколение в блузки на пуговицах, открывающие морщинистые шеи.
Другую группу гостей составляли подружки Хоуп, выпускницы привилегированных частных школ, худые девицы в пестрых брючках или упакованные в обтягивающие юбки от «Лили Пулитцер». Свои шейки они украшали единственной ниточкой жемчуга, не выпячивая богатства родителей, зато к деталям будущего «великого» дня Хоуп проявляли жадное любопытство, вероятно, калькулируя в уме, во что это обойдется. Хоуп была первой из этой стайки, кто выходит замуж, и им надо было прикинуть, как можно организовать собственный путь к алтарю.
Дюжину бутылок шампанского опустошили, еду, к удивлению Пенелопы, смели с тарелок, и никто не произнес ни единого комплимента в адрес хозяйки. Ее старания и затраты на сервировку, цветы и салфетки с монограммами остались словно бы незамеченными. У Пенелопы даже возникло ощущение, что ее присутствие здесь неуместно. Никто не задал ей ни единого вопроса о ее работе. Никому не было интересно (а в газетах об этом писали), что ей поручили вести двухсотмиллионную сделку по строительству бостонской дамбы, подготовка к которой шла три года и обошлась Пенелопе в длинную череду ночей, проведенных на рабочем месте, что она даже купила на собственные деньги раскладушку и урывала короткие часы для сна, не покидая конторы. У нее было много о чем поведать и чем гордиться, но все это осталось невысказанным.
Настроение ее совсем упало, когда она подслушала, как Фиона отпустила замечание по поводу обстановки ее квартиры:
— Не слишком ли это современно? Мы к такому не привыкли у себя на Северном побережье.
За замечанием последовал легкий смешок, вернее, хмыканье. Другая женщина, которую Пенелопа не знала, окинула взглядом комнату и согласно кивнула.
Пенелопе страстно хотелось выступить в защиту своего выбора, утвердить свой вкус к вещам изысканным, экзотичным, но не бросающимся в глаза, собранным ею в групповых туристических поездках по Непалу и Патагонии. Только так, и за сравнительно небольшие деньги, одинокая женщина могла удовлетворить свое желание повидать мир, который простирается за пределами Северного побережья.
«Возможности обставить интерьер не ограничиваются китайским фарфором и английским антиквариатом», — хотелось ей заявить во всеуслышанье или даже закричать, но такой взрыв искреннего чувства явно вызвал бы недоумение. И она сомкнула уста и осталась сидеть, словно приклеенная к своему стулу.
— Пенелопа… — принялась нашептывать ей на ухо мать. — Твое поведение обращает на себя внимание. Во всяком случае — мое.
— Не понимаю, о чем ты говоришь. Если выпивки и еды достаточно, то почему кто-то может быть недоволен?
— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Ты выставила на стол лучшую клубнику, какую способен предоставить «Делука», что я вполне оценила, но ты источаешь враждебность ко всем нам с первой секунды, как мы вошли. Предполагалось, что это будет приятный вечер, но ты не производишь впечатление радушной хозяйки.
Пенелопа посмотрела в глаза матери. Как мать посмела упрекнуть ее? Закончив приготовления к празднику, Пенелопа исчерпала до конца свой лимит притворства и заработала право стать такой, какая она есть. Разве ее чувства не должны тоже учитываться? Она видела поджатые губы Аделаиды, суровое выражение на материнском лице, и злоба вскипала в ней на несправедливость, творимую на протяжении многих лет. Однако мать вряд ли догадалась о чувствах дочери.
— Теперь приведи свои нервы в порядок и присоединись к общему празднику.
Отдав приказ, Аделаида пересела на другой конец стола.
Будущая новобрачная, вся какая-то воздушная в свободных одеждах, безмятежно расположилась на диване, распаковывая подарки. Она вскрыла коробку от «Виктория Сикрет» и приложила белую кружевную комбинацию к груди.
— О! — Аделаида издала слишком громкое восклицание и тут же закрыла ладонью рот в притворном смущении.
Хоуп, покраснев, спрятала белье обратно в коробку.
— Джеку это понравится, — подала голос Пенелопа, зная, о чем говорит.
Уже почти два года минуло, как ей удалось переспать с Джеком, и до сих пор она лелеет память о тех летних ночах. Он и Хоуп временно разбежались по причине ее явной ветрености. Если честно признаться, то старшей сестре и в голову не приходило, что она сможет надолго занять место младшей сестренки. Тем не менее Джек купил ей в подарок именно такое фантастически соблазнительное белье — единственное в ее скромном гардеробе, — подобную комбинацию и кружевные трусики.
Долгие месяцы после расставания Пенелопа писала ему, упрашивая — нет, правильней, умоляя — продолжить их связь. Она просвещала его насчет возмутительного бесстыдства сестры, не стесняясь подробностей, поведала о ее непредсказуемом поведении и неврозах, подчеркивала, что она — полная ее противоположность. Даже после известия о его официальном предложении сочетаться браком с Хоуп она отправила ему несколько посланий с мольбой одуматься.
Пенелопа убеждала Джека, что она будет той, кто сможет по-настоящему осчастливить его в браке. Она никогда не изменит ему, не запачкает грязью его имя. Однако он не только не ответил на ее письма, но даже не подтвердил их получение.
Поднявшись с места, Пенелопа и не подумала произнести обычное извинение за то, что покидает компанию. Она не рассчитывала, что на ее уход обратят внимание, а тем более не надеялась, что кто-то выразит желание помочь ей убрать со стола, помыть посуду и приготовить кофе. Так и оказалось. Никто не заметил, что хозяйка исчезла из гостиной. Она проскользнула в кухню с горой тарелок, очистила их от остатков пищи и загрузила в посудомоечную машину. Когда механизм включился, звук водяных струй напомнил ей о том дне.
Ей было десять в то лето, когда Хоуп исполнилось семь. Днем раньше Аделаида умчалась по каким-то срочным делам, и для девочек наняли за два доллара в час случайную няньку-надзирательницу. Почему тогда сестры не отправились в Охотничий клуб поиграть у бассейна, заказать поджаренный сыр и еще что-нибудь вкусное и прекрасно провести время? Пенелопа сейчас не могла вспомнить, что удержало их от этого искушения.
Вместо этого они уговорили няньку отвести их на Поющий берег. Завороженно застыв на месте, они пытались расслышать волшебную мелодию, из-за которой и был назван так этот пляж. Пенелопа учила плавать, а вернее, помогала Хоуп барахтаться в соленых волнах, в то время как нанятая для присмотра за детьми девица флиртовала с солдатами береговой охраны.
