Чистая любовь - Кэнди Стайнер
– Логан, мне очень жаль. Ты прав, я не готова…
– Думаю, на сегодня мы закончили, Мэллори, – сказал он, не удостоив меня взглядом, обошел стол и сел, а с его губ сорвался разочарованный вздох.
Мне бы уйти, но я просто стояла и ждала.
Логан вытащил ручку из органайзера, стоящего на столе, что-то написал в папке и нарочито игнорировал мое присутствие.
– Логан, пожалуйста. Поговори со мной.
– О чем?
Я фыркнула.
– Да брось, я знаю, что вела себя как ребенок, и мне жаль. Я просто думала…
– Знаю я, о чем ты думала, – бросив ручку, сказал Логан. Он встал, наконец посмотрев на меня, и я тут же об этом пожалела.
Его карие глаза больше не согревали меня своим теплом – их сменила холодная сталь, которая как будто пронзила насквозь.
– Ты думала, что все знаешь. Думала, что мой план стажировки – полная глупость и мне нечему тебя обучать. Думала, что я слишком серьезно отношусь к своей работе, а ты слишком для нее хороша.
Душа ушла в пятки, когда меня ткнули носом в мои же слова.
– Я не хотела…
– Знаешь, все это время я считал тебя интересной девушкой, – сказал он и поджал губы, а потом продолжил: – Считал Мэллори Скутер загадкой. Ты всегда была для меня занятным существом, потому что не была похожа ни на кого в этом городе. Я считал тебя другой, возвышенной, просто… не знаю. Я никак не мог взять в толк, в чем же дело, но я никогда не встречал такого человека.
А потом у меня внутри все перевернулось, и в груди стало тепло и волнительно.
– Правда? – прошептала я.
– Правда, – ответил Логан. Он смотрел мне в глаза так, словно потерял ход мысли, но, вздохнув, поджал губы и покачал головой. – Но после случившегося сегодня я понимаю, что ошибался. Ты ничем не отличаешься от других. Ты не уважаешь тех, с кем работаешь, а думаешь лишь о себе и о том, что тебе все должны прислуживать. Так что спасибо тебе огромное. Спасибо, что развеяла иллюзии о загадочной Мэллори Скутер. Заклятие спало, и теперь я вижу тебя такой, какая ты есть на самом деле.
Жжение, которое я уже чувствовала, усилилось втрое, и глаза наполнились слезами. Но не настолько, чтобы они пролились, а настолько, чтобы я почувствовала, как меня пробирает холодный ветер.
Я сглотнула, пытаясь держать голову высоко, пока Логан ждал ответа.
Но я промолчала.
Да и что тут скажешь?
– Повторюсь: думаю, на сегодня мы закончили, – снова произнес он, сел и схватил со стола ручку.
Логан начал писать, а я, пристыженная, стояла, оцепенев, как маленький нашкодивший ребенок. Я хотела попросить прощения, но сказать: «Извини», было бы так же глупо, как надевать эту рубашку. Из-за меня у Логана неприятности, и он рассержен. И имеет на то полное право. Я хотела исправить ошибку, но не знала, с чего начать.
Потому я молча ушла, поджав хвост, как последняя трусиха.
Меня переполняли эмоции, когда я, будто зомби, вышла с винокурни. Я почти не помню, как доехала до дома, помню только, что едва могла дышать, думать и помнить, почему вообще вознамерилась провести эту чертову экскурсию.
Нужно успокоиться, побыть наедине с собой, чтобы разобраться в случившемся и в своих чувствах, будь они прокляты.
Мне нужен карандаш и чистый блокнот для рисования.
Мне нужен фотоаппарат и закат в горах.
Мне нужен холст и палитра с красками.
Нужно загладить вину перед Логаном Беккером и доказать ему, что я не та девушка, которой он теперь меня считал.
Ничто так не проясняло разум и не успокаивало меня, как рисование.
Я сидела в углу своей очень захламленной будущей художественной студии, левая рука была покрыта серой пылью, пока я водила карандашом по странице. Начали подвозить коробки со всякими заказанными мной принадлежностями, но пока у меня не было ни сил, ни времени их разбирать.
В завалах вокруг меня хранилась моя мечта, но что-то все же останавливало меня от того, чтобы ее распаковать.
Но я не могла думать об этом сейчас, когда все мысли были поглощены Логаном Беккером и ужасным днем на винокурне. И, чтобы убежать от этих мыслей, я взяла новенький карандаш, пустой лист, выуженный из коробки, и принялась изливать на бумагу свое беспокойство.
Во время рисования я немного сбивалась с мысли, но чаще всего были только я и этот рисунок. Я затерялась в приятном звуке царапанья карандаша по бумаге, в темной линии или тени, оказавшихся на листе. На фоне тихонько играла инди-музыка, а в окна проникали лучи заходящего солнца.
Порывом прохладного ветра волосы упали с плеч, это вывело меня из задумчивого состояния. Я моргнула и посмотрела на входную дверь, впервые оторвав взгляд от бумаги с тех пор, как села за рисунок.
А потом вздохнула.
В студию только что вошли родители, оглядывая царивший тут беспорядок: папа засунул руки в карманы темных джинсов, а мама сложила руки на сумочке, висевшей у нее на плече.
Папины седые волосы прикрывала бежевая ковбойская шляпа, отчего даже посреди зимы его кожа казалась такой же загорелой. Морщины на его продолговатом лице рассказывали больше историй, чем можно было выразить словами. Отец был высоким, худощавым колоритным ковбоем из старого вестерна. Я почти ждала, что на его ботинках зазвенят шпоры, когда он начал пробираться ко мне, смотря на груды коробок, еще не собранную мебель и материалы.
– Похоже, дела продвигаются, – сказал он, и на его морщинистых губах появилась сочувственная улыбка.
Я закрыла блокнот, скинув его на складной столик, на который положила ноги, и провела руками по лицу.
– Да, тут бардак, знаю. Я устала после работы, – многозначительно произнесла я. – Но в выходные начну распаковывать коробки.
– А я ничего и не говорю, – заверил меня папа, хотя взгляд выражал обратное.
Я уже давно поняла, что папины милые слова о том, что я гордость и отрада его жизни, далеки от правды. То же относилось и к моей матери, безоговорочно его любившей. А мой брат вообще смотрел на него, как на супергероя, который не мог совершить ошибку. Они думали, что были для него целой жизнью, что ради них он мог отправиться на войну. Я тоже так раньше считала.
А потом узнала правду.
Главными приоритетами отца были деньги, винокурня и этот город стариков, которыми он вертел, как хотел.
Вот в этом я была
