Порочный красный - Таррин Фишер
Расхаживая взад-вперед по тротуару, я обдумываю варианты своих действий. Я могла бы обратиться в полицию. Что делают с детьми, которых родители не забирают из детских садов? Отправляют их в социальное учреждение? Или владельцы этих заведений отвозят детей к родителям домой. Я пытаюсь вспомнить, как зовут директрису «Солнечной стороны» – вспомнила, ее зовут Дитер. А сообщала ли она мне свою фамилию? Как бы то ни было, мне надо добраться до телефона и притом быстро.
Я несусь домой очертя голову, как герои «Форсажа», и влетаю на подъездную дорогу, ведущую к моему дому. Вбегаю в него, даже не потрудившись закрыть за собой дверь и бегу на кухню к барной стойке, на которой забыла свой телефон. Однако его там нет. У меня начинает кружиться голова. Я была уверена, что оставила его именно здесь. Завтра у меня будет жуткое похмелье. Думай! Я впервые жалею, что у нас нет стационарного телефона.
– Кому в наше время вообще нужен стационарный телефон? – сказала я Калебу сразу после того, как мы избавились от него.
Я поворачиваюсь, чтобы подняться на второй этаж, и от изумления у меня обрывается сердце.
– Ты ищешь вот это?
Калеб стоит, прислонясь к дверному косяку, и смотрит на меня. И держит в руке мой драгоценный айфон. Я вглядываюсь в его лицо. Он выглядит спокойным – значит, не знает, что Эстелла не со мной, – а может, он думает, что она находится с моей матерью.
Я не сообщила ему, что сегодня утром я отвезла свою мать в аэропорт.
– Ты вернулся домой рано, – удивленно замечаю я.
Он не улыбается и не приветствует меня со своей обычной теплотой; вместо этого он пристально смотрит мне в лицо – и протягивает мне телефон. Я делаю к нему несколько осторожных шагов, стараясь ничем не выдать остатков моего опьянения. Калеб умеет видеть меня насквозь. Я встаю на цыпочки, чтобы быстро поцеловать его в щеку прежде, чем взять у него телефон. Если бы только мне удалось выйти из дома, я смогла бы что-нибудь придумать, позвонить кому-нибудь… НАЙТИ РЕБЕНКА!
Я пячусь.
– Ты не ответила на мой звонок – на четырнадцать моих звонков, – небрежно – слишком небрежно – говорит Калеб. Это похоже на затишье перед бурей. На низкий рокочущий рык волка перед тем, как он перегрызет тебе трахею.
Я сглатываю. Мое горло полно песка, и я тону… задыхаюсь… обвожу комнату взглядом. Господи – что ему известно? Как мне все исправить?
– По-видимому, ты забыла забрать Эстеллу из детского сада… – Он замолкает. Мое горло сжимает невидимая рука. Рука страха. Я задыхаюсь.
– Калеб… – начинаю я. Он поднимает руку, делая мне знак замолчать, и я замолкаю, потому что не знаю, как тут вообще можно оправдаться.
Я оставила нашу дочь в сомнительном детском саду-яслях, потому что…
Черт.
Я не настолько креативна. Мой разум отсеивает все возможные отговорки.
– Она… она здесь? – шепчу я.
Самое выразительное в Калебе – это его нижняя челюсть. Квадратная, мужественная – и смягчают ее только его чересчур полные губы. Когда эта челюсть довольна тобой, тебя охватывает желание провести по ней пальцами, встать на цыпочки и осыпать поцелуями. Но сейчас она зла на меня.
Его губы побелели от гнева и плотно сжаты. Мне страшно.
Калеб ничего не говорит. Это его боевой прием. Он нагревает комнату своим гневом, а затем ждет, когда из меня с потом выйдет признание. Он никогда, ни одного дня в своей жизни не применял насилия к женщине, но я готова поклясться чем угодно, что эта девчонка могла бы заставить его делать вещи, о которых он никогда прежде даже не помышлял.
Я совершаю ошибку – смотрю в сторону лестницы. Это окончательно выводит его из себя. Он отталкивается от проема и идет ко мне.
– Она в порядке, – цедит он сквозь зубы. – Я вернулся раньше, потому что беспокоился о тебе. Хотя очевидно, не о тебе мне нужно было беспокоиться.
– Это было всего на несколько часов, – торопливо говорю я. – Мне нужно было побыть одной, а моя мать просто взяла и бросила меня…
Несколько мгновений он смотрит на меня, но не потому, что пытается оценить правдивость моих слов. Он спрашивает себя, как он вообще мог жениться на такой, как я. Я вижу полнейшее разочарование, написанное на его лице. Это ранит мою уверенность в своей правоте, за которую я цепляюсь. Чего он вообще ожидал – что я стану хорошей матерью? Что сразу же войду в роль, которой не понимаю?
Я не знаю, что делать. Алкоголь все еще не выветрился из моего мозга, и я могу думать только об одном – о том, что он бросит меня.
– Прости меня, мне очень жаль, – шепчу я, глядя в пол. Изображать раскаяние – это дешевый прием, тем более что я больше жалею о том, что меня поймали, а не то, что я сделала.
– Тебе жаль, что тебя поймали, – отвечает он. Черт, он читает мои мысли!
Да как он смеет думать обо мне самое худшее? Ведь я его жена! К добру или к худу, разве не так? Или, по его мнению, к худу относится только к ситуации, а не к человеку?
– Ты оставила свою новорожденную дочь у совершенно незнакомых людей. Она много часов не ела!
– В сумке с подгузниками было грудное молоко! – говорю я.
– Его не могло хватить на семь часов!
Я хмуро смотрю на плитку пола.
– Я не осознавала, что прошло столько времени, – говорю я, чувствуя, что он загнал меня в угол. Неужели я в самом деле отсутствовала так долго?
Меня охватывает праведное возмущение. Разве моя вина, что я не испытываю родительского блаженства, которое испытывает он? Я открываю рот, чтобы сказать ему это, но он обрывает меня.
– Не надо, Леа. Для этого не может быть оправданий. Если бы у меня была хоть капля здравого смысла, я бы забрал ее и ушел. – Он поворачивается и идет к лестнице.
Мои мысли расплываются, меня захлестывает гнев.
– Она моя!
Он останавливается
