Элиза и Беатриче. История одной дружбы - Сильвия Аваллоне
Что я здесь делаю? Пришла, чтобы надо мной посмеялась вот эта? Чтобы бросила мне в лицо свое превосходство – она самая красивая, самая богатая, самая известная?
– Зачем ты меня позвала, Беатриче?
Голос у меня вышел очень суровый.
Я не двинулась, но все тело так напряглось, что, наверное, тронь – и сломается.
Беатриче сохраняет спокойствие. Разливает шампанское, протягивает мне полный до краев бокал. Показывает на диван с торчащим наружу матрасом:
– Элиза, сегодня же Новый год… Давай сначала сядем, выпьем.
Бросает на меня взгляд, который я понимаю так: «Неужели думаешь, что ты командуешь парадом?» И закидывает ногу на ногу.
* * *
Я хватаю стул – пластиковый, прозрачный, какие сейчас в моде, – и сажусь напротив, на некотором расстоянии. Я злюсь. И на нее, и на себя – за то, что согласилась увидеться, бросила из-за нее сына, а пока писала все это, дошла даже до того, что начала понимать ее, вспоминать о ней с нежностью. И главное – даже сделала ее героиней своей первой книги.
Мы не чокаемся, просто пьем. Долгий глоток напитка из винограда, который зрел, когда мы знакомились на пляже на Феррагосто.
Беатриче поднимает взгляд от бокала:
– Знаешь, я за эти годы много раз искала тебя в интернете, но никогда ничего не находила, даже какой-нибудь групповой фотографии.
– Так ты меня искала! – Я в таком изумлении, что не могу себя контролировать, и тут же начинаю ненавидеть себя за то, что я такая простофиля.
Беатриче беспечно пожимает плечами:
– Я периодически проверяла, не завела ли ты сайт или страницу где-нибудь. И ничего не знала о тебе, пока ты не стала заниматься научной работой. Уж в университетский профиль-то могла фотографию поместить? Зато я прочитала список литературы по твоим курсам: ты выбрала те книги, которые тайком читала под партой на физике и математике.
Наверное, это из-за выпитого: я чувствую, что моя защита еще больше пошатнулась. Насколько далека реальность от того, что я себе воображала?
– А потом, – продолжает она, – когда твой сын получил разряд, я увидела его на сайте «Болонского футбола». Я сразу его узнала, копия Лоре.
Лоре. Я ставлю бокал. Цепенею в приступе ярости.
– Кто тебе сказал, что у меня есть сын?
– Лоренцо, – отвечает она так, словно это очевидно. Я ненавижу безмятежность, с которой она о нем упоминает. – Он написал мне сообщение недели через две после рождения сына. Мы еще какое-то время общались, потом потеряли друг друга.
Моя ярость разрастается, давит горло, она вот-вот взорвется. Вся накопившаяся за тринадцать лет злоба поднимается на поверхность, и я не собираюсь ее усмирять, – напротив, я хочу вылить на нее это сразу, хочу бросить в лицо фразу, которую десятки раз репетировала перед зеркалом и сейчас еще в машине повторяла.
– Ты разрушила мою жизнь, Беатриче.
Я произнесла ее. Тон вышел неправильный, слова прозвучали нелепо.
– Вовсе нет, – возражает она. – Ты преподаешь в университете, у тебя красавчик-сын…
– Я могла бы иметь семью, – прерываю я. – Ты понятия не имеешь, что значит растить сына одной, на какие жертвы приходится идти. Ты, со своей блистательной жизнью, с одной-единственной заботой – быть еще идеальнее, каждый день, каждый час! Какие у тебя могут быть проблемы? Если бы ты не целовала его, – воспоминание еще больше ожесточает меня, – если бы вы оба не предали меня вот так… – Я поднимаюсь, смотрю на свое пальто на спинке стула, на шампанское на столе. Хватаю бутылку, наливаю себе еще. – Нет, я не могу тебя простить.
Беатриче тоже встает, осторожно забирает у меня «Дом Периньон» и наливает себе. Бутылка опустела. Она недоверчиво трясет ее, комически округляет глаза:
– Если ты не против, я пойду схожу за твоей бутылкой. В такой вечер нам обязательно нужно выпить, согласна?
Она проходит мимо меня – веселая, оживленная, словно я сейчас не сказала ничего особенного. Я хочу наброситься на нее, рвать волосы, царапать кожу – сделать то, на что не осмелилась тогда на пьяцце Верди.
Но снова сажусь. И пью, пью. Когда Беатриче возвращается из ванной с моим кюве, то спотыкается и чуть не падает; хватается за стул, смеется. Я не смеюсь. Но понимаю, что мы прикончили бутылку на пустой желудок. Мысли начинают пузыриться в голове. Нужно съесть что-нибудь, вернуть себе ясность, пока не поздно.
Беатриче, видимо, рассудила так же, потому что открывает коробку с суши. Я поднимаюсь на ноги, ощущаю секундный приступ головокружения. Разворачиваю салатини. Мы накладываем себе еду стоя, словно у нас шведский стол. Мы совсем как дети, одна младше другой, возимся с этими пластиковыми тарелками. Глядя, как она позволяет себе взять салатини с сосиской, я немного смягчаюсь: вспоминаю тот день, когда она наелась до отвала у меня дома. Но моя ярость не улеглась, и мне нужны ответы.
Тут Беатриче, поднося ко рту кусочек пиццы, решает, что момент настал.
– Ты единственная там была счастлива, в Болонье, – пригвождает она меня к месту. Голос по-прежнему спокойный, но с ноткой напряжения. – Только ты не хотела понимать, не отпускала нас. Мы столько раз пытались сказать тебе – и я, и Лоренцо, – что нам в другую сторону, что наши пути разошлись, но ты не хотела слушать. – Капля томатного соуса падает ей на платье, но она не обращает на это внимания. – Тот поцелуй был импровизацией, просто вдруг пришло в голову. Я знала только, что не могу больше там оставаться, что я ненавижу эту комнату на виа Маскарелла больше всего на свете.
– Вы могли бы поговорить со мной.
Она берет кюве, открывает – на этот раз аккуратно.
– Нет, не могли. Это было как об стену горох. Стоит мне произнести «Милан» или «Рим», ты перестаешь меня слушать. Ты была отвратительна весь тот год. – Она наполняет бокалы, морщится, фыркает: – Мы что, правда об этом говорим? О том, что было… Сколько лет назад? Двадцать?
Я знаю точную цифру, но молчу.
– В любом случае, – заключает она, снова удобно усаживаясь на диван и сбрасывая золушкины туфли, – Лоренцо, конечно, классный парень, но не мой типаж. Не знаю, с чего тебе взбрело в голову, что мы с ним можем быть вместе. Он – твоя любовь, не моя. – Она устремляет на меня глаза: – Моя
