Дикая Флетчер - Кэти А. Такер
– Они на вязании в городе.
– Вязание? – Папа хмурится. – С каких это пор они вяжут?
Я пожимаю плечами.
– С этих самых?
Я избегаю его взгляда, поправляя простыни. Даже если у отца есть подозрения, он не упорствует. Он слишком уставший, чтобы задавать много вопросов в эти дни.
– Джона собирается снова остаться здесь на ночь?
– Ага, думаю, да. Если ты не против.
Я перестала ходить к нему по ночам две недели назад, когда стало понятно, что папу нельзя оставлять одного. Тогда Джона взял на себя труд разобрать двуспальную кровать моего отца, убрать его комнату и настоять на том, что он будет приходить ночевать сюда. С тех пор мы живем там.
– Да, это хорошая идея. Я хочу, чтобы он был здесь на случай… – Его голос затихает.
На случай, если он умрет ночью. Вот что говорит мой отец.
– Этого не случится сегодня, папа.
Джейн потратила много времени, объясняя нам, чего ожидать. Одышка, отключение органов, ухудшение психического состояния.
Все мы, включая моего отца, знаем, что это произойдет, и скоро.
Но не этой ночью.
Я включаю спортивные трансляции для него.
– Вернусь через секунду с твоими таблетками, – говорю я, поправляя папе одеяло и целуя в лоб.
Я нахожусь на кухне, готовя ему лекарства на ночь, когда к дорожке дома подъезжает «Эскейп» Джоны. Набросив туфли, я выбегаю на улицу в прохладный вечер, не потрудившись захватить куртку.
Я вздыхаю с облегчением.
– Ты это сделала.
Мама смотрит на меня и, прикрыв рот рукой, начинает плакать.
* * *
– Эй, Калла, не могла бы ты принести мне воды? – хриплым голосом окликает меня отец.
– Да, конечно.
Я беру стакан, который уже успела налить, вместе с таблетками.
Мама, как всегда стильная, в простой черной водолазке, приталенных джинсах и коллекции украшений, молча забирает лекарства у меня из рук. Глубоко вздохнув и бросив последний задумчивый взгляд на уток-крякв, она направляется в гостиную, ее ноги в носках бесшумно ступают по обычно скрипучему полу.
На самом деле она почти ничего не говорила с тех пор, как вылезла из внедорожника Джоны.
Для нее это должно быть совершенно невероятно – вернуться на Аляску спустя двадцать четыре года.
Снова увидеть моего отца, спустя столько времени.
Джона обхватывает мой торс сзади, пока мы наблюдаем за воссоединением, о котором мой отец ничего не знает, и от которого Агнес и Мейбл намеренно отстранились, чтобы дать им пространство.
– Твоя мама очень горячая штучка, – шепчет мне на ухо Джона, слишком тихо, чтобы это можно было разобрать сквозь гулкий голос спортивного диктора.
– Это потому что Саймон не прячет всю ее косметику, как какой-нибудь психопат, – шепчу я в ответ.
Джона крепче прижимает меня к себе, пока мы смотрим, как мама тихо огибает больничную койку. Я понимаю, что дрожу.
Наверное, потому что это первый раз, когда я вижу своих родителей в одной комнате, насколько я помню, и это происходит на смертном одре моего отца.
– Привет, Рен.
Мамины глаза блестят, когда она протягивает стакан перед собой двумя трясущимися руками с идеальным маникюром, глядя на человека, который украл ее сердце столько лет назад. И почти столько же лет она пыталась его не любить.
Тело Джоны напрягается, и я понимаю, что он задерживает дыхание вместе со мной, пока мы ждем три… четыре… пять секунд, пока мой отец что-нибудь ответит.
Что угодно.
Папа начинает всхлипывать.
И вот так, я чувствую, круг замыкается. Возврат к началу и приближение к концу.
Меня охватывает спокойствие, даже когда я поворачиваюсь и плачу в рубашку Джоны.
Глава 26
– Мне кажется, я видела, как черная закатилась под печку! – кричу я с плетеного сиденья на крыльце, держа в руках кружку с теплым кофе. – Они задели книжный шкаф, когда выносили больничную кровать.
Мгновение спустя через открытое окно я слышу крик Мейбл: «Нашла!», а затем щелчок шашки.
– Хорошо, – бормочу я, добавляя слишком тихо, чтобы она не смогла расслышать: – Ты не сможешь играть, если у тебя пропадут фигуры.
И все же нам всем придется играть дальше без важной недостающей фигуры, признаю я, когда в горле разбухает болезненный ком.
Папа скончался пять дней назад, в окружении своих близких, как и пишут во всех газетных некрологах.
Он умер, как и жил. Тихо, с покорным вздохом и улыбкой смирения.
Оставив огромную дыру в моей груди, которую вряд ли когда-нибудь сможет заполнить время. И все же я ни на что не променяю эту пустоту.
Тонкий аромат цветочных духов возвещает о присутствии моей мамы еще до того, как она выходит на крыльцо.
– Это все еще так нереально – быть здесь, – бормочет она, усаживаясь на плетеное кресло рядом со мной. – Я не могу поверить, что он все это сохранил.
Она здесь – просто аномалия: шелковая красная блузка и отглаженные брюки, гладкие волосы, безупречный макияж, на запястьях сверкают браслеты с драгоценными камнями.
Трудно поверить, что когда-то, давным-давно, это гаражное барахло было ее вещами.
– Он хранил все, что было связано с тобой, мам.
В том числе и свою любовь.
Она делает глубокий, дрожащий вдох, и на мгновение я решаю, что она снова сорвется, как делала это бесчисленное количество раз в тот вечер, когда папа умер, и в течение долгих, эмоциональных дней, которые последовали за этим. Но она держится, и я беру ее руку и сжимаю, пытаясь молча передать ей свою благодарность. Я так рада, что она приехала. Как хорошо, что мне не пришлось спорить, уговаривать или умолять. Все, что потребовалось, – это одно сообщение, одна строчка «Я думаю, тебе нужно быть здесь», и через три дня она уже летела в самолете.
Отец никогда бы не попросил ее приехать, но я чувствовала абсолютное умиротворение, исходящее от него, когда мама сидела в кресле рядом с ним последние несколько дней, держа его слабую руку.
Я видела, как его губы растягивались в улыбке, когда она громко смеялась над чем-то в телевизоре.
И я видела слезу, выкатившуюся из уголка его глаза, когда мама наклонилась и поцеловала его в последний раз.
– Джона на работе? – тихо спрашивает она.
– Ага. Он сказал, что сегодня задержится.
Он задерживается каждый вечер. Я не могу сказать, потому ли это, что он избегает думать о смерти моего отца, или из-за того, что я скоро уезжаю. Вероятно, из-за того и другого. Я чувствую, как он медленно
