Как мимолетное виденье - Илья Яковлевич Бражнин
Сердце коротко и сильно ударило в грудь: она поняла наконец — он уходит от нее. Он не хочет этой встречи. Он зачеркивает и эту, и вчерашнюю встречу. Он уходит, уходит, уходит…
И тогда ей стало вдруг стыдно. Ей стало стыдно, что она стоит посредине тротуара и улыбается ему навстречу. Она погасила улыбку и отодвинулась к постаменту сфинкса. Потом она зашла за угол этой гранитной глыбищи, точно хотела спрятаться за нее, и внезапно засмеялась. Ведь это в самом деле смешно: шел, шел — и вдруг… Какой трус, какой жалкий трус.
О, как она презирает его.
— Трус.
Она заплакала. Слезы вдруг полились из глаз помимо ее воли. Она смеялась и плакала, и сфинксы глядели на нее мертвыми глазами. И ничего-то, ничего они не понимали. И вовсе они не загадочные и не старые. Подумаешь, три с половиной тысячи лет. Сердце человеческое и старей и мудрей их. Только одно плохо — оно очень болит.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Иван Алексеевич тотчас вернулся домой. Рина Афанасьевна и удивилась и обрадовалась его возвращению. Радость она постаралась скрыть и спросила, что-то прибирая со стола, на котором все было в совершенном порядке:
— Так скоро?
— Да, — откликнулся Иван Алексеевич, стараясь быть естественным. — Не хочется что-то сегодня гулять. — Он помедлил и прибавил: — Не получается как-то.
Он потер руки, точно только что пришел с мороза, хотя на улице было довольно тепло, и прошел к себе в кабинет. Минут десять он расхаживал из угла в угол, потом подошел к стеллажу и снял с полки второй томик десятитомного Пушкина. С минуту он полистал книгу, потом раскрыл и прочел:
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье…
Он захлопнул книгу и долго стоял, не выпуская ее из рук, — неподвижный и задумавшийся. Взгляд его остановился на акварельке, висевшей прямо против него, и задержался на ней. Что-то словно изменилось в ней со вчерашнего дня, но что — он не сразу понял. Мысли его были рассеянны, и он не мог сосредоточиться. Наконец он понял, что изменилось в этой его картинке — она была застеклена. Много лет висела она на стене незастекленной. Теперь вот она оказалась вдруг окантованной и застекленной. Сквозь поблескивающее стекло она выглядела иной, чем была вчера, — более гладкой и, пожалуй, более живописной. Кто же это сделал с ней? Кто прикоснулся оживляющей рукой к его юности? Кто захотел оживить и украсить ее?
И как бы в ответ на этот непроизнесенный вопрос в комнату вошла Рина Афанасьевна. Он тотчас узнал ее шаги, но не обернулся. Она подошла к нему и, став рядом, взяла под руку. С минуту они стояли молча. Потом Рина Афанасьевна спросила тихо:
— Правда, так лучше?
Он молча кивнул головой. Они прошлись по кабинету несколько раз взад и вперед. Предстоял воскресный вечер — долгий и тихий. Рина Афанасьевна вдруг остановила его, поднялась на цыпочки и поцеловала — нежно и ласково, очень нежно и очень ласково. Она провела рукой по его затылку, знакомо упрямому и немного щетинистому, и выскользнула из кабинета. Он постоял с минуту, потом подошел к полке и поставил книгу на место. Потом сказал, ни к кому не обращаясь:
— Да. Так лучше.
ЭПИЛОГ
Больше они никогда не встречались. Так ничего и не случилось больше меж ними. Но он помнил это целую жизнь; может статься, потому и помнил, что это осталось неслучившимся.
