Из Лондона с любовью - Сара Джио
Она кивает.
– О, не волнуйся. Я не из тех, кто расторгает аренду или что-то в этом роде. К тому же мне здесь очень нравится. Конечно, не Букингемский дворец, и зимой жуткие сквозняки, но знаешь что? – Она замолкает и оглядывает свое беспорядочное жизненное пространство. – Ни одно место, где я жила, не нравилось мне так, как это. Так что я, может быть, вообще никогда не съеду.
– Ладно-ладно, – говорю я. Меня услышанное немного удручает. Если у меня и теплилась хоть какая-то надежда продать дом, получится это труднее, чем я ожидала.
– Я Лайза, – продолжает она, протягивая руку. – Слушай, если ты свободна завтра днем, с удовольствием покажу тебе окрестности.
– О, здорово, – говорю я. – Спасибо. Очень… мило с твоей стороны.
Ее минутное спокойствие исчезает в мгновение ока.
– Елки-палки, мне же нужно готовиться. Черт, что бы такое надеть? – Она бежит в спальню и возвращается с двумя платьями на вешалках – одно розовое с ярко-оранжевыми цветами, другое однотонное, голубое, с пояском на талии. – Что скажешь? Не слишком много розового?
Я, улыбаясь, качаю головой.
– Нет, точно надевай розовое. Твой стиль.
– Правда? – Она тут же сдирает спортивные штаны и футболку и влезает в платье. «Молния» заедает, и я предлагаю помочь.
Она разглядывает себя в висящем на стене зеркале в полный рост и пожимает плечами.
– На Новый год я пожелала себе сбросить десять фунтов, но набрала двенадцать.
Я улыбаюсь:
– Выглядишь классно, не сомневайся.
– Ну ладно, – со вздохом говорит она. – Остается только заказать еду навынос и красиво подать, чтобы скрыть улики!
– Удачи, – говорю я и выхожу.
Закрыв за собой дверь, я слышу звон разбившейся тарелки и возглас Лайзы: «Ё-мое!»
Улыбаясь про себя, я поднимаюсь на третий этаж, где столько лет жила мама – без меня. Подхожу к двери – ее двери – и останавливаюсь, вспоминая, как когда-то мечтала об этом самом моменте: снова быть рядом с ней.
Почему она уехала? Почему никогда не писала и не отвечала на мои письма? Я вставляю ключ в замок, чувствуя волнение. Столько лет прошло, а детская боль осталась такой же острой, такой же настоящей.
В детстве я мечтала сбежать в Лондон: вот я появлюсь на ее пороге, и все будет хорошо. Но со временем привычная тоска переросла во что-то другое – обиду и гнев, и ко времени, когда я уехала в колледж, мне больше не хотелось воссоединения с бросившей меня женщиной. Она для меня как будто умерла.
А теперь она вправду умерла.
Прежде чем открыть дверь, я делаю глубокий вдох, чувствуя себя пожарным, прибывшим в дом после того, как он уже сгорел дотла. Бессильной и опоздавшей.
Я переступаю порог. Чужой, застоявшийся воздух. Но потом, раздвинув шторы и открыв старое окно, я ощущаю слабый, но знакомый аромат. Я не сразу понимаю, что это, но вдруг до меня доходит. Ее духи. Ее розовые духи. Воспоминания наплывают, и я ощущаю, как внутри все начинает дрожать. Просторная, солнечная ванная комната в Санта-Монике. Я совсем маленькая. Она сидит перед зеркалом в длинном розовом атласном халате.
– Мамочка, можно накрасить губы твоей помадой?
– Когда подрастешь, милая.
Я наблюдаю, как она тщательно накладывает три слоя туши, а потом предлагает мне капнуть духами на внутреннюю сторону запястья. Я подношу руку к носу и вдыхаю густой, бархатистый аромат роз.
По улице с грохотом проезжает красный двухэтажный туристический автобус и возвращает меня в настоящее. Я провожу рукой по мягкому розовому бархатному дивану. Низкий столик уставлен фотографиями в рамках: незнакомые люди, незнакомые места.
Внезапно сердце у меня сжимается. Одна фотография в позолоченной рамке стоит отдельно от прочих. Моя.
Рождественское утро, год, когда мне подарили кукольный домик, мне лет семь или восемь. Все утро мы с мамой приводим в порядок комнаты. Воспоминание очень далекое, но я все еще чувствую пряный мускусный запах кедровых стен и пластиковых блестящих волос моих новых кукол. Я вижу снежную белизну маленькой фарфоровой ванны с четырьмя когтистыми ножками. Я поставила миниатюрный диванчик на втором этаже, но мама перенесла его на первый, к боковому окну: «Отсюда лучший вид на сад».
Она права. Она всегда была права.
Я вздыхаю и переключаю внимание на маленькую, но хорошо оборудованную кухню. Винтажный холодильник кремового цвета заперт на латунную защелку, а старая газовая плита выглядит так, будто ее следует звать «Марселина», или, может быть, «Бабетта».
Я восхищаюсь расставленной на открытых деревянных полках керамической посудой цвета морской волны от Рассела Райта[6]. Эта линейка появилась в 1939 году, и цвет тогда считался самым модным; она об этом знала по своей работе в «Хэрродсе». Я представила себе, как она выбирает плошку с ручками и ест из нее любимые блюда: яйца пашот, свежие ягоды, политые жирными сливками.
Я подхожу к креслу у окна. На подушке лежит светло-серая кашемировая накидка. Я прижимаю мягкую ткань к лицу, вдыхая запах моего детства, мамин запах. Как будто она только что вышла, а не ушла навсегда.
На меня накатывает волна усталости, но я заглядываю в спальню и вижу на комоде ее шкатулку с драгоценностями. Открываю ее и снова погружаюсь в воспоминания. Мама обожала красивые вещицы, в том числе бижутерию. Ее любимым брендом был «Трифари»[7], особенно линия с геометрическим дизайном в стиле ар-деко 1930-х.
«Дизайнер Альфред Филипп учился своему ремеслу у Картье и в Van Cleef & Arpels, – наставляла она меня. – Ищи незаметную оправу камня. Он довел эту технику до совершенства».
Она учила меня распознавать подлинность вещи. Обязательно должна быть марка KTF, или «Корона Трифари» – значок короны над буквой «T». Она брала меня с собой на распродажи, и если я замечала такой значок, то должна была передать ей вещицу незаметно, чтобы никто не понял, что мы нашли сокровище.
– У «Трифари» делали украшения для первых леди и голливудских звезд, – говорила она, – но вкусы меняются.
Но ее вкус оставался неизменным. Я беру в руки старый браслет в стиле ар-деко из стекла и серебра. Такой же элегантный, как она сама.
Я перевожу взгляд на кровать. Гладкое покрывало и мягкие подушки, все чистое, так и тянет лечь. Хотя мои веки совсем отяжелели, я не могу не заметить на прикроватном столике книгу. Корешок из изумрудной ткани безупречно сохранился, так же как и страницы с позолоченным обрезом. Я мгновенно все понимаю. Я давно мечтала увидеть первое издание «Своей комнаты»
