О чём молчит Ласточка - Катерина Сильванова
— Сынок, ты едешь? Я уже полчаса как собралась. Может, всё-таки такси заказать?
— Нет, не надо, я сам провожу, — произнёс он спокойно, но мысленно уже успел отругать себя на чём свет стоит. Маша его отвлекла. Озабоченный проблемами чужой матери, он напрочь забыл о собственной, забыл, что должен отвезти её в аэропорт!
— Надо было приехать за три часа до рейса, а сейчас уже…
— Ничего страшного, — перебил он мать. — Я уже еду, жди.
— Ладно… Посижу на дорожку пока…
Володя нажал «отбой» и, не сдержавшись, выругался сквозь зубы. Закрыл ноутбук с недописанным письмом, посмотрел на Машу.
— Этот разговор, безусловно, очень захватывающий, — прошипел Володя и поднялся из-за стола, — но вынужден попрощаться, у меня дела.
— Нет, Володя, постой. Я же не имела в виду тебя!..
Володя скептически хмыкнул, надевая пиджак:
— Да что ты говоришь…
Они вышли из кабинета, и, пока Володя запирал дверь на ключ, Маша оправдывалась, выглядывая из-за спины.
— Ты — не извращенец. Это Конев тогда сбил тебя с пути — вот что я хотела сказать.
Володя не ответил.
Когда спустились на первый этаж, Маша обернулась к охраннику и добавила негромко:
— И, вообще, я не вправе тебя судить.
— А Юру вправе? — спросил Володя уже на улице. Предугадав, что сейчас польётся новый поток объяснений, успокоил: — Ладно, я понял тебя, Маш, успокойся.
— Нет, ты всё-таки… Извини всё равно, — пробормотала Маша смущённо. — Будем на связи, да?
— До свидания, Маша, — произнёс Володя, тут же пожалев, что не сказал «прощай».
* * *Несмотря на то, что Володя задержался, на рейс они успели. Дорога в аэропорт показалась бесконечно длинной — всё из-за разговора с матерью, из-за тем, которые она поднимала. Но Володя не пресекал их, понимал, что мать не может об этом молчать.
— Ты уверена, что тебе действительно надо уехать? Может быть, лучше дома? Родные стены лечат…
— Я больше не могу тут оставаться, — тяжело вздохнула она. — Раньше, когда кто-то умирал, пусть даже родственник, я не думала о том, как жаль, что этого человека не стало. Я не печалилась о его оставшихся в живых родных. Я боялась, что это может случиться со мной — когда-нибудь по-настоящему близкий мне человек умрёт. Настолько близкий, без которого я не умею жить. Что станет со мной, когда Левушка, мой муж, половина моей жизни, оставит меня? И вот этот момент настал.
Она говорила негромко, но Володе было страшно слышать её слова, а ещё страшнее — голос. Обычно высокий, по-девичьи певучий, теперь он звучал сухо и безжизненно. Володя хотел бы её проигнорировать, но разве мог? Конечно нет. Поэтому ехал, не отводя взгляда от дороги, и терпеливо слушал. Боковым зрением видел, что и мать смотрит вперёд. Наверное, поэтому она говорила, не замечая боли, искажавшей лицо сына.
— Поэтому я хочу уехать. Здесь его слишком много. Здесь слишком сильно ощущается, что его нет. Хожу по квартире и самой жить не хочется, — тихо ответила мать. — А так хоть сменю обстановку. Я отвыкла жить одна.
Они замолчали. Но тишина давила ещё больнее, становилась плотной, леденящей. Буквально леденящей — спина покрылась мурашками, и Володя даже выключил кондиционер.
— Не слишком ли велика плата за жизнь с любимым человеком? — произнёс он первое, что пришло в голову, лишь бы не молчать. Собственный голос показался до неприличия громким. — Не проще ли жить одному?
Его вопрос был риторическим, но мать нашла что сказать. В секундной паузе перед её ответом Володя успел задуматься и понять, что настолько близкого человека, каким был его отец для матери, у Володи нет и, наверное, никогда не было.
— Только так жить и стоит. Иначе в жизни смысла вообще нет. Наверное, ты считаешь что так и правда легче, но я не понимаю, как ты, такой молодой, столько времени один, без семьи. Сколько лет прошло с тех пор, как ты разошёлся со Светой? Почти десять? Она была у тебя единственной девушкой, о которой я знала.
Володя усмехнулся про себя: «Не ты одна. Я тоже других не знал. И надо же, как точно ты помнишь, сколько прошло лет. Неужели подсчитала?»
Тут мать добавила:
— Или ты просто не рассказываешь мне, что у тебя есть кто-то?
Разговор повернул в другое русло сам собой, а, может быть, мать намеренно перевела его. Володя не заметил, как отпустило оцепенение, навеянное темой смерти. Но сменилось оно не менее неприятным ощущением — будто его прижали к стенке.
— Нет, — выдавил он.
— Как такое возможно? Ты посмотри на себя, за тобой девушки сами должны бегать.
— Просто я ещё не встретил нужного человека, а тратить себя на кого попало — дело неблагодарное, — ответил он как можно равнодушнее, чувствуя, что руки на руле начинают потеть.
— Я ведь понимаю, сынок. Ты думаешь, что раз ты мужчина и тебе не надо рожать, то и торопиться некуда. Но старость приходит незаметно, ты не чувствуешь её наступления. Вот стал чаще уставать… но ведь работаешь много, правда? Или вдруг что-то заболело — ну и ладно, когда ж не болело-то? — Запах духов матери тоненькой, едва заметной струйкой вился под крышей, тёк по приборной панели, по рулю, по его рукам, связывая их, стягивая. Володя молчал, но мать продолжала: — Но потом в один момент старость просто падает на тебя. И думаешь: вроде жил себе и жил, а ради кого? Ты знаешь, я только сейчас поняла по-настоящему, что я никому не нужна: ты уже взрослый, отца нет…
— Не ты ли только что говорила мне об идеальной любви, в которой весь смысл жизни? — наконец он придумал, что ответить. — Тогда не торопи меня. И не пытайся манипулировать.
— Я не манипулирую, просто делюсь тем, о чём стала думать из-за папы, — оправдалась мать и замолчала. Володя последовал её примеру.
Заговорили снова только в аэропорту.
— Надо разобрать вещи отца, — сказала мать, остановившись перед рамкой.
