Лотерейный билет № 9672 - Верн Жюль Габриэль
— Но ведь они должны ускорить ход «Викена», — часто говорила Гульда.
— Конечно, конечно, — отвечал Жоэль, — но когда ветер слишком силен, он мешает шхуне, — ведь ей надо бороться с ураганом. С морем, знаешь ли, приходится считаться.
— Значит, ты не беспокоишься, Жоэль?
— Ну ясное дело, нет! Обидно, что он запаздывает, но это дело вполне обычное! Нет я совсем не беспокоюсь, да и тебе волноваться не о чем!
Девятнадцатого мая в гостиницу явился турист, нуждавшийся в проводнике. Его нужно было сопроводить через горы Телемарка к Хардангеру. И хотя Жоэлю очень не хотелось оставлять Гульду наедине со страхами, он не мог отказать этому человеку. Впрочем, он отлучался самое большее на двое суток и рассчитывал по возвращении найти Оле дома. По правде сказать, славный малый и сам уже начинал крепко тревожиться и ушел из дома с тяжелым сердцем.
И как раз на следующий день, в час пополудни, раздался стук в дверь гостиницы.
— Это, наверное, Оле! — вскричала Гульда.
И побежала открывать.
У порога стояла повозка, в ней сидел человек в дорожном плаще; лицо его было Гульде незнакомо.
Глава VI
— Это гостиница фру Хансен? — спросил он.
— Да, сударь, — ответила Гульда.
— Дома ли фру Хансен?
— Нет, но она скоро вернется.
— Очень скоро?
— Да, и если вы желаете с ней поговорить…
— Вовсе не желаю. Мне нечего ей сказать.
— Тогда, значит, вам нужна комната?
— Именно, и притом самая удобная.
— Приготовить ли вам поесть?
— Как можно быстрее, и проследите за тем, чтобы мне было подано все самое лучшее!
Именно такой разговор произошел между Гульдой и неизвестным путешественником, который даже не сошел с повозки, доставившей его в самое сердце Телемарка через леса, долины и берега озер центральной Норвегии.
А сейчас отвлечемся на минуту, чтобы описать «kariol» — повозку, главное средство передвижения в Скандинавии, особенно любимое ее обитателями. Пара длинных оглобель, соединенных с хомутом на шее приземистой лошадки, напоминающей мула своею полосато-желтой мастью; веревочная уздечка, продетая не через рот, а через ноздри животного; два больших тонких колеса без рессор; ось, на которой укреплен маленький расписной кузов, рассчитанный лишь на одного пассажира, и ни откидного верха, ни кожаного фартука, защищающего от грязи, ни подножки, лишь дощечка сзади, на запятках, для skydskarl — того, кто доставит эту двуколку обратно на почтовую станцию. Все вместе слегка напоминает огромного паука, сидящего меж двух паутин, иначе говоря, между колесами повозки. Именно в таких примитивных экипажах путники преодолевают расстояния от пятнадцати до двадцати километров, даже не слишком при этом утомляясь.
По знаку путешественника сопровождающий его skydskarl взял лошадь под уздцы. Седок поднялся, встряхнулся и сошел наземь не без некоторых усилий, вылившихся в мрачное бурчание.
— Можно поставить повозку в сарай? — резко спросил он, остановившись на пороге.
— Да, сударь, — ответила Гульда.
— И накормить лошадь?
— Да, сударь, на конюшне о ней позаботятся.
— Проследите за этим хорошенько!
— Все будет сделано, сударь. Могу ли я узнать, сколько дней вы пробудете в Даале?
— Понятия не имею.
Лошадь и повозку поставили в небольшой сарай во дворе гостиницы, рядом с лесной опушкой, у подножия горы. Это было единственное укрытие для экипажей постояльцев, вполне, впрочем, поместительное.
Минуту спустя путешественник уже входил в свою комнату, лучшую в гостинице, как он того потребовал. Скинув плащ, он велел развести огонь и теперь грелся у камина, где весело потрескивали сухие поленья. А Гульда тем временем, стараясь смягчить мрачное расположение его духа, приказала служанке поскорее состряпать самый что ни на есть вкусный ужин. Их «piga» была крепкой крестьянской девушкой из местных; в течение летнего сезона она помогала на кухне и во всех тяжелых работах, какие требуются в гостинице.
Новоприбывший выглядел еще довольно крепким мужчиной, хотя ему явно перевалило за шестьдесят. Худой, сутуловатый, среднего роста, с резкими чертами лица, гладко выбритыми щеками, острым носом и пронзительным взглядом маленьких глазок за толстыми стеклами очков, с почти постоянно сморщенным лбом и тонкими губами — слишком тонкими и плотно сжатыми, чтобы пропустить хоть одно доброе слово, с длинными цепкими костлявыми руками, он являл собою классический тип скряги-ростовщика. И у Гульды возникло предчувствие, что человек этот не принесет ничего хорошего в дом фру Хансен.
Не приходилось сомневаться в том, что он норвежец, но из всех скандинавских черт он, казалось, собрал в себе самые вульгарные.[57] Его дорожный костюм состоял из широкополой шляпы с низкой тульей, сюртука из светлого драпа, застегнутой на груди куртки и штанов с кожаными ремешками на пряжках у колен; поверх этого он носил плотный суконный плащ, подбитый бараньим мехом — вполне уместное одеяние для все еще холодных вечеров и ночей на плато и в долинах Телемарка.
Что же касается имени нового постояльца, его Гульда не спросила: так или иначе она скоро узнала бы его, поскольку путнику следовало записаться в книгу проезжающих.
Вот тут-то и вернулась фру Хансен. Дочь объявила ей о приезде путешественника, потребовавшего самую лучшую комнату и самый лучший ужин. Но она не смогла сообщить матери, долго ли он пробудет в Даале.
— Он не назвал своего имени? — спросила фру Хансен.
— Нет, матушка.
— Ни откуда он приехал?
— Нет.
— Вероятно, какой-нибудь турист. Жаль, нет Жоэля, чтобы услужить ему. Вдруг он потребует проводника!
— А мне кажется, он не турист, — ответила Гульда, — такой пожилой человек…
— Если он не турист, то зачем пожаловал в Дааль? — прошептала фру Хансен, больше для себя, чем для дочери, и в голосе ее прозвучала некоторая тревога.
На этот вопрос Гульда ничего не смогла ответить, поскольку незнакомец не посвятил ее в свои планы.
Спустя час после прибытия он появился в большой зале, выйдя из своей, смежной с ним, комнаты.
При виде фру Хансен он остановился на пороге.
Ясно было, что они видят друг друга впервые. После минуты замешательства гость подошел к фру Хансен и, пристально взглянув на нее сквозь очки, спросил:
— Фру Хансен, я полагаю?
При этом он даже не подумал хотя бы коснуться шляпы, которую так и не снял, входя в дом.
— Да, сударь, — ответила та.
При одном только взгляде на этого человека она, как и ее дочь, испытала смутную тревогу, которую он не мог не заметить.
— Значит, это вы и есть фру Хансен из Дааля?
— Именно так, сударь. Вы имеете сообщить мне что-нибудь важное?
— Ни в коей мере! Я просто желал познакомиться. Я ведь ваш гость, не так ли? А теперь проследите-ка, чтобы мне как можно скорее подали ужинать.
— Ужин ваш готов, — вмешалась Гульда. — И если вам угодно пройти в столовую…
— Мне угодно!
С этими словами новый постоялец направился к двери, которую девушка указала ему. Миг спустя он уже сидел у окна перед опрятно накрытым столиком.
Ужин оказался и впрямь хорош. Ни один турист, даже из самых привередливых, не нашел бы, к чему придраться. Однако этот брюзга выказал — и высказал — все признаки неудовольствия, главным образом первое, ибо особой разговорчивостью он не отличался. Непонятно было, чем оно вызвано — больным ли желудком или скверным характером. Но отменный суп с вишнями и смородиной не пришелся ему по вкусу. Он едва притронулся к лососине и маринованной селедке. Копченый окорок и аппетитнейший жареный цыпленок с овощным гарниром также не удостоились его похвалы. Даже бутылка «Сен-Жюльена» и полбутылки шампанского не рассеяли его раздражения, хотя поступили сюда из лучших винных погребов Франции.
Так что по окончании ужина путешественник даже не соизволил сказать хозяйке традиционное tack for mad.
