Очищение смертью - Робертс Нора

– Цветы потрясающие. – Пибоди подошла и понюхала розы. – Черт, да их тут не меньше двух дюжин! Ничего себе подарочек!

Это была явная уловка, чтобы выманить побольше информации, но Моррис лишь улыбнулся в ответ.

– Она – хороший друг. Я подумал, что надо было раньше принести сюда цветы. В конце концов, это же традиция – приносить цветы мертвым.

– Интересно, почему? – удивилась Ева.

– Думаю, дело в том, что цветы – символ возрождения, воскресения. Твой нынешний клиент, – продолжал Моррис, – должен был это оценить. Как и музыку, надеюсь. Это «Реквием» Моцарта.

– Угу. – Ева с сомнением взглянула на Флореса. Вряд ли он был способен оценить что бы то ни было, будучи мертв и лежа на столе, где Моррис как раз вскрыл его одним из своих фирменных надрезов в форме буквы «игрек». – Расскажи мне лучше, как он сюда попал.

– Сюда разными путями попадают. Длинными и извилистыми. Но его путь был оборван дозой яда с вином и вафлей на закуску.

– Цианид?

Моррис кивнул.

– Цианистый калий, если говорить точно. Легко растворяется в жидкости, доза была смертельной. По правде говоря, ее хватило бы, чтобы свалить носорога. Я с ним еще не закончил, но, помимо того, что он мертв, его можно назвать исключительно здоровым трупом. Можно сказать, настроен как скрипка. Жаль, что не готов к любви.

– Это ты к чему?

– Песня такая была, когда-то очень популярная. Итак, ссадины вызваны падением. На завтрак он ел кашу с отрубями, бананы, йогурт и соевый кофе за три часа до смерти. Где-то в период полового созревания сломал лучевую кость левой руки. Перелом хорошо зажил. Он тренировался… скажем, в его случае, с религиозным рвением и занимался спортом.

– Да, это сходится.

– И это может объяснить некоторый износ суставов, но не объясняет шрамов.

– Каких шрамов? – насторожилась Ева.

Моррис поманил ее пальцем и протянул пару очков-микроскопов.

– Давай начнем вот отсюда. – Он поправил объектив, чтобы Пибоди могла наблюдать за изображением на экране компьютера, а затем склонился над Флоресом вместе с Евой. – Вот здесь, между четвертым и пятым ребрами. Едва заметный. Мне даже кажется, кто-то пытался при помощи средства типа «Новая кожа» удалить рубец. Но «Новая кожа» на само ребро не действует, на нем след остался. Вот смотри.

Пибоди издала булькающий звук у них за спиной, когда Моррис обнажил грудную клетку. Ева изучила ребра через очки-микроскопы.

– Ножевая рана.

– Совершенно верно. А вот еще один. – Моррис указал на еле заметный след на грудине вверху справа. – Я проведу тесты, но, по моему высокопрофессиональному мнению, первая рана нанесена позже пяти, но не раньше десяти лет назад, вторая – между десятью и пятнадцатью. А вот здесь, на левом предплечье… Опять-таки простым глазом почти не видно. Отличная работа.

– Это не рана, – пробормотала Ева, изучая едва проступающий рисунок на коже. – Удаленная наколка.

– Моя лучшая ученица. – Моррис одобрительно похлопал ее по спине. – Отошлю увеличенный снимок в лабораторию. Думаю, они сумеют установить, что за татуировка была у твоего священника. Но есть кое-что еще более интересное. У него была пластика лица.

Ева вскинула голову, ее глаза в очках-микроскопах уперлись в точно такие же глаза Морриса.

– Что за пластика?

– Полная проработка лица, насколько я могу судить. Но, повторяю, я еще не закончил. Уже сейчас могу сказать: это была первоклассная работа, а первоклассная работа – штука дорогая. Можно смело сказать, что служителю Господа она не по карману.

– Да уж. – Ева задумчиво стащила с себя очки. – Сможешь установить, когда – хоть примерно – была сделана пластика?

– Придется мне применить свое волшебство, чтобы это установить, но уже сейчас могу сказать: примерно в то же время, когда он удалил татуировку.

– Татуированный священник, драчун с поножовщиной. – Ева положила очки-микроскопы на стол рядом с розами. – Который появился здесь примерно лет шесть назад с новым лицом. Да, это очень интересно.

– У кого еще, кроме нас, такая интересная работа, а, Даллас? – улыбнулся Моррис. – Ну разве нам не повезло?

– Во всяком случае, куда больше, чем отцу Покойнику, – Ева кивнула на тело на столе.

– Хотелось бы знать, кто это сделал, – сказала Пибоди, когда они шли назад по белому коридору.

– Ясное дело, и я хочу знать кто. Мне за это деньги платят.

– Да, конечно. Но я имела в виду розы. Кто подарил Моррису все эти розы и почему?

– Господи, Пибоди, это же элементарно! Поверить не могу, что произвела тебя в детективы. Насчет «почему»: «Спасибо, что затрахал меня до нового жизненного измерения».

– Вовсе не обязательно, – возразила разобиженная Пибоди. – Может, она его благодарит за то, что он помог ей переехать в новую квартиру.

– Если мужик заслужил подарка за то, что таскал мебель, это будет шесть банок пива. А здоровущий букет роз – это за секс. Отличный секс в больших количествах.

– Я дарю Макнабу отличный секс в больших количествах, но не получаю в ответ здоровущих розовых букетов.

– Вы с Макнабом сожительствуете. Для вас секс – в списке повседневных дел.

– Держу пари, Рорк покупает тебе цветы, – буркнула Пибоди.

Дарил ли он ей цветы? Цветов в доме было полно. Куда ни глянь – всюду цветы. Они предназначались ей? Может, ей полагается за них благодарить? Делать ответные подарки? Господи, зачем она ломает себе голову над этой ерундой?

– А насчет «кто» тоже все ясно. Скорее всего, южная красотка-детектив с большими буферами. Он давно за ней приударял. А теперь, когда эта загадка решена, может, уделим пару минут нашему мертвецу?

– Детектив Колтрейн? Да она в Нью-Йорке без году неделя! Как это получилось, что ей достался Моррис?

– Пибоди!

– Я просто считаю, что если кому-то должен достаться Моррис, так кому-то из нас. В смысле, не нас двоих, потому что нас уже разобрали. – Темные глаза Пибоди возмущенно вспыхнули. – Но в смысле, кому-то из наших, из тех, кто пробыл в городе больше пяти минут.

– Если тебе он не достался, не все ли тебе равно, кого он трахает?

– Тебе тоже не все равно, – огрызнулась Пибоди и нырнула на пассажирское сиденье. – Сама прекрасно знаешь, что тебе не все равно.

Ну, может быть, совсем чуть-чуть… Но Ева решила, что не обязана признавать это вслух.

– Могу я надеяться заинтересовать тебя мертвым священником?

– Ладно, ладно. – Пибоди испустила тяжелый вздох, исполненный вселенской печали. – Ладно! Наколка, скорее всего, ничего не значит. Люди часто делают себе наколки, а потом жалеют. Вот поэтому так популярны переводные картинки. Он мог сделать наколку в юности, а потом решил, что это… ну, не знаю… недостойно его сана, что ли.

– Ножевые раны?

– Иногда священники и проповедники посещают опасные или сомнительные места. Может, его пырнули, когда он пытался кому-то помочь. А старый шрам – это могло быть еще в юности, еще до священства.

– Ладно, с обеими версиями я могу согласиться. – Ева вырулила из гаража полицейского управления. – Пластика?

– Это сложнее. Но, может, ему повредили портрет. Автоавария, допустим, вся физия изрезана. Может, церковь или какой-нибудь состоятельный прихожанин оплатили операцию.

– Проверим медкарту и узнаем.

– Но ты на это не купишься.

– Пибоди, я этого и даром не возьму.

У себя в кабинете полицейского управления Ева написала предварительный отчет и завела дело об убийстве. Потом она подготовила доску, прикрепила в центре фотографию Флореса с удостоверения личности. И провела несколько минут, просто глядя на это фото.

Семьи нет. Уголовного досье нет. Никаких материальных ценностей.

Публичное отравление, думала она, можно рассматривать как своего рода публичную казнь. Религиозную символику игнорировать нельзя, слишком уж это нарочито. Религиозная казнь?

Ева снова села и начала составлять хронологическую шкалу по показаниям свидетелей и памятке, составленной для нее Лопесом.