Год, когда мы встретились - Ахерн Сесилия
Мы целуемся в фургоне из Коннемары, посреди Феникс-парка, над потрепанной садовой дощечкой с надписью: «Чудеса растут там, где посажены их ростки».
Глава двадцать шестая
Мы с Санди лежим в моей постели. Сейчас август. Десять вечера, занавески открыты. Небо еще светлое. Дети еще не разошлись по домам и играют на улице. Мой сад еще вовсю цветет. Вокруг еще кипит вечерняя жизнь, неподалеку кто-то делает барбекю. Я нежусь в объятиях Санди, мы лежим обнаженные, и меня переполняет сладкое блаженство. Смотрю на закатное пламенеющее небо и восторгаюсь им.
– «Красное небо в ночи…» – напеваю я Дэвида Гилмора, как вдруг в окне появляется твоя физиономия. – Ойййййй! Аччеррттт!
Санди чуть удар не хватил, когда я подскочила, чтобы схватить простыню, и немедленно умудрилась в ней запутаться.
– О, черт подери! – кричит Санди, заметив тебя в окне.
Ты принимаешься хохотать совершенно безумным образом, и я вижу, что ты пьян.
– Оч удобная шпалера, – сообщаешь ты, и я начинаю жалеть, что установила ее у стены под окном спальни. Но она так красиво увита плетистыми красными розами.
Санди издает громкий стон.
– Кажется, он пьяный, – говорю я.
– Кажется?
Я просительно смотрю на него.
– Иди, – обреченно говорит он. – Иди, и сделайте то, что вам необходимо сделать в четверг в десять вечера.
Выхожу на крыльцо и вижу тебя: сидишь за столом в саду. В смокинге.
Свищу тебе.
Ты материшься.
Входная дверь у тебя открыта, так что кладу твои ключи в карман халата.
Сажусь рядом.
– Я вижу, он-таки нашел, чем тебе заняться, – фыркаешь ты и смеешься – хрипло, цинично. Давно я этого смеха от тебя не слышала. И ты снова куришь.
– Ты забыл сегодня подстричь газон.
– Не твое дело. Отвяжись.
Итак, мы вернулись к тому, с чего начали. Ты допиваешь бутылку пива и швыряешь ее через дорогу. Она разбивается на тротуаре возле моей тропинки. Санди выглядывает из окна, видит, что со мной все в порядке, и снова исчезает.
– Что случилось? Ты чего такой сегодня?
– Ходил на вручение премий. Меня не номинировали. Они мне отвратительны. И я им об этом сказал. И еще кое-что сказал некоторым трусливым мудакам, которые по идее должны были быть за меня. Вышел на сцену, взял микрофон и громко так, внятно им все высказал. Но организаторам это не понравилось. И они выперли меня вон.
Два шага вперед, один назад. В этом мы похожи. И наверное, это вообще в порядке вещей. Никто и ничто не совершенно. Я тебя не осуждаю, во всяком случае, вслух.
Ты злишься из-за работы, злишься, что у тебя ее нет, злишься на тех, у кого она есть. Да, трудно держаться, ты берешься за что-то и бросаешь еще до того, как идеи начинают воплощаться в реальность. Многое из того, что ты говоришь, мне очень знакомо, я сама часто так думала, да и сейчас еще иногда думаю. Общество вращается вокруг производства, говоришь ты, только дети и пенсионеры умеют расслабляться. А сколько людей умирает от сердечного приступа вскоре после выхода на пенсию, с горечью добавляешь ты. Потом сообщаешь, что помрешь от скуки и что надо бы обсудить это с доктором Джеем.
Ты очень стараешься найти работу, но это почти невозможно. Твой принудительный отпуск закончился, теперь ты официально безработный. Если раньше ты был нарасхват, то теперь никто не хочет с тобой связываться. Ты в черном списке. Никому не нужен непредсказуемый дебошир, пусть бы и очень талантливый, а тем, кто все же тебя зовет, нужны твои худшие проявления, не ты, а гротескная карикатура на тебя. Ты бесконечно встречаешься со своим агентом, но последнее время он все реже тебе перезванивает, потому что переключился на нового перспективного подопечного, восходящую телезвезду: у него зубы белее, волосы гуще, кожа свежее, и шутит он очень политкорректно. Его любят домохозяйки и терпят водители грузовиков. Сегодня вечером ты швырнул в него стаканом, и потом, когда никто не видел, он позвал тебя выйти, чтобы поговорить, как взрослые люди, с размаху вдарил тебе кулаком в челюсть, одернул смокинг и вернулся на сцену, сияя пластмассовой улыбкой, чтобы дальше вести церемонию. Твои слова. Ты надеешься, что он сдохнет от венерической болезни. Порываешься перечислить всех, кому хорошо бы от этого сдохнуть.
Затем переключаешься на диджея, который выиграл твою награду, награду, которую ты получал шесть лет подряд. Я знаю, о ком ты говоришь, он ведет в прямом эфире передачу, как ты выразился, «о птичках и садочках». Знаю и то, что ты пытаешься меня задеть, имея в виду мой интерес к саду. Но я не попадусь на эту удочку, теперь я тебя хорошо изучила. Когда тебе самому обидно, ты пытаешься обидеть других. Со мной не выйдет.
Следующий на очереди наш топ-менеджер из шестого дома, он недавно попросил вас с Эми потише выяснять отношения – у вас был тяжелый разговор в ночи посреди улицы, – и теперь он главная мишень для твоей ненависти. Ты уверен, что он обожает проводить обсуждения о том, как надо проводить обсуждения, обожает звук собственного голоса и произносит нудные, бессмысленные речи о всякой херне. Жопа и то издает более содержательные звуки, злобно сообщаешь ты.
Я иду к тебе в дом и возвращаюсь с рулоном туалетной бумаги.
– У меня есть идея, – перебиваю я твои язвительные излияния.
– Я не плачу, – злобно говоришь ты, увидев, что я принесла. – И я уже посрал. На твои розы.
– Пошли, Мэтт.
Ты идешь за мной через дорогу. И наконец начинаешь улыбаться, глядя на то, что я делаю, а потом радостно присоединяешься. Минут десять мы драпируем сад топ-менеджера туалетной бумагой и так ржем, что, кажется, сейчас описаемся, поэтому приходится иногда останавливаться и зажимать друг другу рот, чтобы не слишком шуметь и не разбудить шестой номер. Обвиваем бумагой ветки каштана, оставляя длинные хвосты, и каштан теперь смахивает на плакучую иву. Украшаем цветочные клумбы и пытаемся завязать огромный бант вокруг БМВ. Обматываем, как гирляндами, столбы на крыльце и разбрасываем мелкие клочки бумаги – это типа конфетти. Покончив с этим, радостно поздравляем друг друга, хлопнув ладонью о ладонь, и только теперь замечаем Санди с доктором Джеем, молча наблюдающих за нами. Санди босиком, в джинсах и футболке, в его взгляде читается легкое насмешливое одобрение, которое он, впрочем, пытается скрыть. Доктор, как всегда, при полном параде – в изящном летнем костюме и сверкающих туфлях. Он, похоже, искренне встревожен, все ли у нас благополучно с психикой.
– Ну ладно, он пьяный, а тебе вообще никаких оправданий нет, – говорит Санди и складывает руки на груди. – Серьезно, вам обоим пора найти себе работу.
– Я надеюсь начать с воскресенья, Санди, – мерзко хмыкаешь ты. Потом смотришь на его босые ноги. – А, и ты туда же.
– Куда же?
– Поближе к земле. Как Джесмин. Я ее как-то раз застукал. Посреди ночи. Зимой. Ходила босая и рыдала. Ненормальным это помогает. А тебе зачем?
Санди смеется.
– Я знала! – кричу я. – Знала, что ты за мной подсматриваешь. Но только в ту ночь я не плакала.
– Нет, в ту ночь ты устроила такое, что казалось, твой дом вырвало травой на участок.
Мы с тобой переглядываемся и ржем, так что Санди с доктором спешат увести нас от шестого номера, пока он не проснулся и не увидел, что мы натворили.
Ты идешь впереди и, несмотря на протесты доктора Джеймсона, скидываешь модные кожаные туфли, а потом швыряешь в меня свои чертовы носки. Ты решил заземлиться и подпитаться энергией, а при этом исполняешь такой замысловатый хипповский танец, что мы не можем удержаться от смеха. Все очень весело, пока ты не наступаешь на осколок своей пивной бутылки.
Доктор Джеймсон бежит к тебе, чтобы оказать помощь.
Осень
Сезон между летом и зимой. В Северном полушарии длится три месяца: сентябрь, октябрь и ноябрь.
Период зрелости.
Глава двадцать седьмая
Мы втроем сидим на диване – ты, я и Санди. В комнате у доктора Джеймсона пахнет лимоном и базиликом. Это потому, что на подоконнике растет базилик, а в углу притулился горшок с лимоном. Там самое солнечное место. Пес лежит на полу в солнечном пятне и смотрит на нас утомленно. Мы не впервые здесь собрались, на самом деле это уже третья подряд суббота, когда мы приходим к доктору, чтобы присутствовать на собеседовании претендентов, готовых провести с ним рождественский вечер.
