Берова тропа
Марика стояла посреди улицы, беспомощно оглядываясь и теребя край черной вдовьей шали. Как глупо все вышло!
Самое смешное, она нисколько не злилась на Никитку. Она понимала его поступок: еще бы, какая-то старуха околдовала юного княжича, заставила его поверить в небылицы, возможно, даже совратила. Что дальше? Княжич свихнется? А может, он уже?..
Этого стоило ожидать, удивительно, что сам Ольг ей поверил, не выгнал прочь, а наоборот, пообещал помочь. Наверное, Марика сама бы себе не поверила на его месте.
Однако стоять без движения было холодно, да еще с неба крупными хлопьями пошел снег. В лесу она бы ему обрадовалась, но теперь, ежась и ворча, побрела вниз по улице — куда глаза глядят. У нее не было ни денег, ни смены одежды, ни даже привычной сумки с травами. Что делать? Просить милостыню или искать простую грязную работу?
Внезапная мысль, пришедшая ей в голову, дала надежду. Она пойдет к хьоннам, может быть, они ее приютят на несколько дней, пока ведьма что-нибудь не придумает. Даже если погонят прочь — спросить не помешает, потому как выбора-то особого все равно нет. Не стоять же столбом посреди улицы!
До пристани Марика дошла быстро. В последние дни у нее совсем не болели ноги и спина, да и зрение, казалось, стало острее. Кнорр она разглядела издалека, радуясь, что северяне никуда не уплыли. Про эту возможность она не успела подумать, оно и к лучшему, не успела переволноваться и начать придумывать всякие ужасти.
Корабль хьоннов мирно покачивался у пристани, деревянные сходни были убраны. Марика в растерянности топталась на мокрых от растаявшего снега мостках, прикидывая, покричать ли ей — или просто подождать, пока ее кто-то заметит? Решилась было кричать, подняла уже руки к лицу, но на палубе кнорра появилась женщина:
— Эй, ты кто? Чего нужно?
— Я Грома ищу, — ответила громко Марика.
— Нет его, он уехал дня на три. А чего хотела?
Терять Марике было уже нечего, и она призналась честно:
— Мне жить негде. Вот, думала, что Гром поможет.
— А ты наглая! — с явным восхищением в голосе протянула светловолосая девица и кивнула: — Погоди, я сейчас доску тебе кину, поднимайся. А справишься ли, мать?
Ах да, Марика в очередной раз забыла, что она уже старая, чтобы бегать по скользким доскам и шатающимся палубам. А девица уже кинула узенькую хлипкую дощечку, при одном только взгляде на которую у ведьмы закружилась голова. Пожалуй, ей не так уж и нужно на корабль.
— Не волнуйся, матушка, я пособлю! — громовым голосом крикнула северянка, узрев ее растерянность. — Стой где стоишь!
И не успела ведьма пикнуть, как светлокосая воительница птицей слетела на причал, подхватила “старушку” на руки и быстренько вернулась на свое судно. Марика даже не взвизгнула, а потом было уже неловко.
Вопреки ее опасениям, держать равновесие на покачивающейся палубе было не так уж и сложно.
— Пошли вниз, все расскажешь, — сурово приказала девушка. — Меня, кстати, Гуниллой зовут.
— Ты бы именем своим не разбрасывалась, — привычно проворчала ведьма. — Мало ли кто недобрый проклятье наведет на тебя.
— А я в проклятья не верю, — легкомысленно ответила молодая совсем девушка, что выше Марики на голову, а шире раза в три. — Пусть кто попробует, я ему кулаком в нос…
Невольно ведьма позавидовала ее юношескому задору. Вот бы Зимогору тоже… в нос. Или хотя бы сковородой по затылку! Дак ведь испужалась, дура, убежала в соплях и слезах. А была бы посмелее, так и не было бы, чай, проклятья-то. Хотя… Зимогор силен был ее в ящерицу превратить или жабу. Может, и хорошо, что драться не полезла.
— Так что у тебя стряслось, мать? — радостно спрашивала Гунилла. — И откуда ты знакома с Громом? И почему тебе негде жить?
— Ведьма я, ведунья, — степенно отвечала Марика, с любопытством оглядываясь. — А Гром мне травку давал, хорошую.
Они спустились по маленькой лесенке вниз, в широкое углубление в центре корабля. Там стояли навесы от снега и несколько жаровень. Гунилла усадила Марику на лавку, а сама запросто опустилась прямо на пол, на скрученное одеяло, и достала из-под лавки две деревянные чашки.
— Есть хочешь, матушка? Ты говори, не стесняйся. Я нынче за главную осталась, и накормлю, и напою.
Удивительные люди! Как они живут тут, без крыши над головой, в дождь и снег? Неужто и не болеют?
— А ты никак лекарка, мать? — осторожно спросила хьоннка, с почтением подавая ведьме чашку с чем-то горячим и остро пахнувшим медом и перцем. — Али проклятья наводишь на недругов?
По-моревски северянка говорила очень хорошо и бойко, так же, как и Гром.
— Лекарка я, — сдалась Марика, прихлебывая горячий пряный мед с травами и изрядной долей хмеля. — Называй меня Марикой, какая я тебе мать! Сколько тебе лет?
— Семнадцать зим.
Марика чуть чашку не уронила от изумления. Всего семнадцать? А силушки и росту в этой девице столько, сколько в Ольге, если не больше! Неужели это народ такой — исполины, великаны? Слыхала она сказки про волотов, что жили в лесах моревских раньше, потомков их видела — таких вон, как княжич Бурый, высоких и могучих. А может, и хьонны — те же самые волоты?
— Как же тебя родители отпустили в такую даль? — удивленно спросила у северянки. — Разве можно… — и саму себя одернула: такая девчонка в бою взрослого мужика стоит. А попробуй ее прокорми. Может, с радостью и отправили? Но все равно — в семнадцать, да с мужиками!
— Да мы ж все родня! — расхохоталась Гунилла, поняв сомнения ведьмы. — Я младшая, братья мои трое и Гром с Орлом, братья матери. А попробовали бы не взять, я бы их… ух! Пожалели бы!
Сущий ребенок, конечно, даром, что великанша.
