Я тебе объявляю войну
- Виктория, - он сделал шаг назад и прижался к душевой кабине, но я не собиралась отступать и снова приблизилась к нему, - ты… правда считаешь, что сейчас подходящее время и место это обсуждать?
Со стороны ситуация действительно выглядела немного странно: воскресным утром я прижимаю молодого красивого мужчину к душевой кабине и, размахивая его майкой, пытаюсь разрешить шекспировский вопрос. А еще - как на грех! - приблизившись к Денису Сергеевичу, я вдруг почувствовала на его всё еще влажной коже какой-то совершенно дурманящий запах и безотчетно потянула носом, вдыхая этот запах.
Пожалуй, если до этого момента у Морозова еще оставались сомнения в моей вменяемости, то теперь они точно улетучились. Он бросился наутек, сообщив, что отправляется на кухню.
Но я так просто сдаваться не собиралась. Забравшись в ванную, я стала обдумывать новую загадку.
- Денис Сергеевич, ответьте мне на один вопрос, - спросила я после того, как с купанием-обдумыванием было покончено, и мы расположились на кухне.
- Какой еще вопрос? - без энтузиазма откликнулся Морозов.
Хочу заметить - после того, как я пощупала манускрипт, настроение несколько улучшилось - я снова стала болтливой и решила не обращать внимания на вредное поведение этого товарища.
- В вашей любимой пьесе «Как вам это понравится» есть фраза, которая относится к дептфордской истории: «это ранит мужчину смертельнее, чем большой расчет в маленькой комнате». И вот как вы объясните, что там употребляется именно слово «reckoning»? Прямо как в протоколе гибели Марло? Напомню, что коронер составлял этот протокол на латыни, а слово «расчет» написал как «le recknynge», почему-то употребив редкое староанглийское слово с французским артиклем. Откуда Шекспир мог знать, что именно этим словом надо обозначать ту историю в таверне, если протокол был засекречен почти четыреста лет?
- Виктория, хватит морочить мне голову, - очень любезно ответил на этот вопрос Денис Сергеевич. - У меня уже давно время поджимает, пора уезжать.
- Хорошенькое дело! - моему возмущению не было предела. - Сначала вы три часа трындите по телефону, потом на полдня закрываетесь в ванной, а теперь, значит, я в этом виновата и «время поджимает»? Просто сказали бы, что не знаете.
- Хорошо, - ответил он, усмехнувшись. - Я не знаю. Если б знал, получил бы миллион долларов от фонда Келвина Хоффмана.
- Вот видите! - я пропустила мимо ушей его иронию и торжествующе подняла палец вверх. - И есть еще многое, чего вы знаете!
Потом я зачем-то повторила - «reckoning, reckoning»… - и вдруг вспомнила:
- Погодите… расчет! Я же снова должна вам деньги!
- Давай ты просто оставишь меня в покое и тогда мы точно будем в расчете? Я правда спешу.
Этот человек определенно обладал талантом заморозить даже начавшее оттаивать настроение. Может, всё же обиделся на барана? Пожалуй, с бараном был перебор. Хотя вон как упирается моим попыткам вывести его на сторону света. Я молча доела завтрак, быстро собралась, вызвала такси и отправилась домой. Но по пути все-таки размышляла о том, как мне в будущем подобраться к тем книгам. Можно ли хоть немного улучшить отношения с Морозовым и чем придется для этого пожертвовать?
Как вскоре оказалось, то были совершенно глупые размышления. Потому что на следующий день наши отношения вступили в стадию, от которой у меня до сих пор ледяные мурашки под кожей.
