Берова тропа
— Угомонился, яхонтовый мой? — прервал его мрачные думы звонкий женский голос. — Из моих рук зелье укрепляющее выпьешь, али побрезгуешь?
— Молчи уж, ведьма. Давай свою отраву.
Она поднесла к его губам глиняную чашу с горячим варевом, а он прикрыл глаза, пытаясь понять, что с ней не так. Ну не старуха она, не старуха, глаза лгут! А сердце правду чует.
Поймал ее запястья, уверяясь: кожа гладкая, тонкая, нежная. Глаза открыл, поглядел в ее удивленное лицо, коричневое, в пятнах и морщинах и отвернулся, хмурясь. Стало вдруг противно.
— Что, княжич, некрасивая я? — Послышалась ли ему горечь в ее голосе?
— Отчего же. Молодая, красивая, как солнце лесное.
Марика отпрянула, едва не уронив чашу, уставилась на свои руки испуганно, повертела в пальцах косу и вдруг осерчала:
— Тебе бы все шутки шутить, Олег!
— А может, не шутки. А может, я тебя вижу другой.
— Да что ты, касатик, глупости говоришь? Неужто разглядел?
Приблизилась к нему вплотную, едва не касаясь его плеча дряблой своей грудью. Ольг не удежался, отпрянул. Марика холодно усмехнулась:
— Ну то-то же, с ведьмой шутки шутить не стоит. Самому потом не понравится. Или забыл, как в лесу дошутился?
— В том-то и дело, что не забыл.
— Повторить желаешь?
— А если да?
— Осел, — прошипела женщина. — И в голове навоз. Вот что, ты в порядке уже, я возвращаюсь домой.
— Нет, — рявкнул Ольг. — Пока здесь побудешь. Вот встану крепко на обе ноги…
— А встанешь ли? Тебе, вижу я, мешает то, что между ног!
И зачем она его задирала? На шутку его злую обиделась? Ольг же подскочил на кровати, ухватил ее за плечо и зарычал в лицо, зачем-то зажмурившись:
— Язык придержи, ведьма, пока вырвать его не приказал.
Марика отпрянула, тяжело дыша, злобно пробормотала:
— Так вот какова княжеская благодарность, — и выскочила из горницы.
Ольг снова лёг в постель. Красавец! Почему рядом с ней он творит одну глупость за другой?
Марика злилась. На Ольга, на себя, на злую судьбу, их снова столкнувшую нос к носу. И зачем она приехала сюда? Могла бы от Никитки в лес уйти, не нашел бы он ее там нипочем. А гляди ж, пожалела, прибежала, как собачка к хозяину. И силой вновь поделилась щедро, куда щедрее, чем следовало бы. И сейчас уйти не может, не хочет просто.
Неужто полюбился Марике этот невыносимый мужчина? Похоже на то. Сначала пожалела, потом прикипела сердцем, теперь вот готова за все простить, даже за слова злые, даже за взгляды колючие. Наказание, что посильнее любого проклятья, и она сама по доброй воле это выбрала.
Спустилась вниз, в кухню. Снова обнаружила там зареванную Варьку. На этот раз что?
Скучно. Никто не играет с ней, сказки не рассказывает, косы не плетёт. И не сильно она любила Катерину, а без неё совсем тоска, хоть волком вой.
Странно, сколько народу в доме — и бабки есть, и кухарки, девки молодые. А никому до ребёнка дела нет. Вот что значит — хозяйки у Ольга в тереме не имеется. Мужикам разве до детей дело есть?
— Надобно бы Варе подружек, — тихо сказала Марика ключнице, что с прялкой сидела в уголке. — Ребёнок малый, скучно ей со старухами.
— Ить будут подружки, — рукой махнула Марфа. — К завтрему уж мою Оленку из деревни привезут, да Ермол обещал внучка приставить. И от Лисяна Матвеевны приедет не то нянька, не то охранница. Степнячка.
Марика поджала губы. Степняков она не любила — всех без разбору. Дикие они, не хватало только, чтобы дочку княжью растила какая-то чумазая узкоглазая девка, что ни есть толком не умеет, ни в баню не ходит. Нет уж, Варваре такие няньки без надобности. А сказку она и сама расскажет.
— А что, Марфа, если нам Вареньку в мальчика одеть? И тепло, и удобно. В деревнях-то все одинаковые бегают, летом в рубашках, зимою — в штанах да тулупах. Пока маленькая да неразумная, можно ведь?
— А Ольг позволит ли? — усомнилась ключница. — Он вона как ее наряжать велел, как куколку.
— А сам он по дому в шубе бобровой да золоте расхаживает? — усмехнулась Марика. — И чего зря наряды переводить? Гости будут — так и в жемчуга обрядим. А коль никто не видит, можно и что попроще, да?
— Верно ты придумала, Марика.
— Когда, говоришь, подружайка приедет нашей княжне? Варя одна в комнате спать боится. Ты бы ее к себе на ночь брала, что ли.
— Так я полночи ворочаюсь, да храплю, — засмеялась Марфа. — Старая уж. Тебе надобно, ты и ночуй в горнице. Не с отцом же девке ночевать и не с отроками. А ночью больше никого и нет тут, кухарка у нас приходящая, а Катька сбежала.
— Так я же видела днём девиц, что полы мыли.
— Соседские. Сама подумай, кто ж дочь отпустит в доме жить, где одни мужики да старухи?
Марика вздохнула только.
— Что ж не женился ещё Олег? Возраст уже подходящий.
— Так сирота. Сговорить его некому, а у самого в голове ветер, такой разве найдёт себе жену? Не-е-ет, помяни мое слово, Ольг разве что к старости остепенится, когда уже надоест ему как ушан скакать, захочется и норку себе сделать. Вот смотри, дом у него большой, а толку никакого. Из стариков только я и Ермол, мы еще Андрию Бурому служили. Кухарку с улицы притащил, откуда отроков набрал себе, даже и знать не знаю. Разве ж то княжеская свита? Где воевода, где дружина? Где девки сенные?
Марика пожала плечами. Она в деревенском доме росла, где и кухарка, и нянька, и девка сенная, и ключница — то мать семейства. И в огороде тоже мать, и в лес по грибы мать, и шить одежду, прясть да ткать — тоже женщина должна. А мужики там землю пахали, хлеб растили, рыбу ловили, охотились, дома строили — без дела никто не сидел. И даже такие как Варька уже к хозяйству были приставлены: кур ли кормить, сено ли ворошить, да много работы в деревне.
Гляди-ка, им кухарки не хватает! И полы помыть некому, видимо. Эх, Олег, распустил ты своих домочадцев!
— А что же, ужинать сегодня некому приготовить? — спросила у Марфы.
