Дневник пани Ганки (Дневник любви) - Доленга-Мостович Тадеуш
— Да, Ганечка, — шепнул Яцек, будто только об этом и мечтал.
Как же все же они беспомощны перед нами, эти мужчины! Правда, мне всего лишь двадцать три года, и, если бы кто-то сказал, что я красивая, это не стало бы для меня новостью.
В ту ночь в его любовных ласках опять было столько страсти, что я чуть не сказала: «Ты напоминаешь мне человека, который пьет больше, чем ему того хочется, но он знает, что сейчас же может оказаться в безводной пустыне».
Да, я, безусловно, люблю его. Когда он лежит так с закрытыми глазами, я пытаюсь представить себе ту, другую. Красива ли она? Молода? Похожа ли на меня? Я заметила, что Яцек охотно поглядывает на Люсю Чарноцкую, а Люся такого же типа, как я.
Неожиданно я спросила:
— А скажи, Яцек, ты любил когда-нибудь раньше?
Веки у него вздрогнули, однако он улыбнулся, не открывая глаз.
— И прежде, и теперь, и всегда буду любить.
— Ты не крути — ведь знаешь, о чем я спрашиваю. Любил ли ты другую женщину?
Яцек долго молчал, наконец ответил:
— Один раз… Давно уже… Казалось, что любил…
Сердце у меня забилось сильнее — я поняла, что он говорит о ней. Несомненно: Яцек не подозревает, что я о чем-то догадываюсь. Значит, надо ковать железо, пока горячо.
— А почему ты сказал «казалось»? — небрежно спросила снова.
— Потому что это не было настоящим чувством. Короткое головокружение и все.
— А она?..
— Что «она»?
— Она тебя любила?
Яцек надул губы и ответил:
— Возможно… Не знаю… Пожалуй, что нет.
— Вы были любовниками? — спросила я без нажима.
Муж покосился на меня.
— Оставим этот разговор. Он мне не очень приятен.
— Хорошо, — согласилась я. — Хочу только знать, ты с ней встречаешься?
— С какой бы стати? — пожал плечами он. — Я не видел ее уже много лет.
Он, как видно, не очень поверил, что я так легко оставлю эту тему, потому что посмотрел на часы и сказал, что пора спать. Встал и пошел к себе, а я до поздней ночи не могла уснуть и ломала себе голову тем, как мне действовать дальше.
Легче всего было бы поговорить с ним начистоту и сказать в глаза: «Я повела себя нечестно. Открыла письмо, адресованное тебе, и из него узнала, что ты двоеженец, что у тебя уже была жена, и ты обманул меня, выдав себя за холостяка. Поэтому я имею право требовать объяснений».
Интересно, как повел бы себя тогда Яцек? С его уязвимостью, с его гипертрофированным чувством собственного достоинства. Прежде всего, с чисто мужской логикой, он вычитал бы мне за письмо, которое я так неосмотрительно открыла. А затем, выведенный на чистую воду, скомпрометированный и униженный, возможно, и возненавидел бы меня за то, что я коварно выведала его тайну. Может, оставил бы меня и вернулся к той женщине? А то и кто знает, не пустил бы себе пулю в лоб?
Конечно, я могла бы предотвратить это, могла бы заверить его, что мои чувства к нему остались неизменны, и помочь ему дать отпор той шантажистке. Но в любом случае эта грязная история навсегда легла бы между нами черной тенью. Сама мысль о том, что я знаю о его преступлении, в конце концов вызвала бы в нем неприязнь ко мне. Ведь Яцек никогда больше не смог бы упрекнуть меня ни словом: боялся бы, что я напомню о его двоеженстве.
Нет, ни в коем случае нельзя намекать, что мне об этом что-то известно.
И только где-то под утро меня осенила счастливая мысль: дядя Альбин Нементовский — вот единственный человек, к которому можно обратиться за советом.
Среда
Боже, какой ужасный день! Яцек, конечно, пошел на свидание. Все мои ухищрения были напрасны. Когда он выходил из дома в одиннадцать, я попросила его прислать обратно машину, надеясь узнать от водителя, в каком отеле был Яцек. Но он вообще не поехал своей машиной: в окно я видела, как он сел в такси.
«Б» — это может быть первая буква как имени, так и фамилии. Я думаю, заслуживают внимания три крупных гостиницы: «Европейская», «Бристоль» и «Полония». В какой же она живет? Хоть бы знать, сколько ей лет и какая она из себя …
У дяди Альбина не было телефона, и мне пришлось ехать на Жолибож, чтоб только узнать, дома ли он. Я ждала на лестнице больше часа и очень замерзла. К тому же серьезно опасалась, чтобы кто-нибудь меня там не увидел. Родители уж точно меня хорошенько бы отчитали. В конце концов я оставила дяде свою визитную карточку и на ней написала, что приеду еще раз в шесть.
Яцек пришел обедать очень нервный. Я заметила, что он пытается сделать вид, будто ест с аппетитом. Мне даже плакать хотелось. А после обеда вдруг сказал:
— Сегодня вечером уезжаю в Париж.
Я онемела. Ведь это могло означать что-то очень плохое. Он, наверное, заметил, что я побледнела, потому что быстро добавил:
— Еду всего на три дня.
— Это обязательно? — спросила я. — Обязательно должен ехать именно сейчас?
Он притворно удивился.
— Как это — «именно сейчас»?
Я немного смутилась.
— Да ничего особенного. Просто я спросила, нельзя ли отложить эту поездку. Ведь сам знаешь, что мы должны сделать несколько неотложных визитов.
Мне очень хотелось спросить, едет ли он сам. Самые нелепые догадки роились в голове. Может, Яцек решил, вернуться к той женщине, может, они бегут вместе?.. Но может быть и так, что Яцек выезжает, чтобы спрятаться от нее. Ну почему он не хочет поговорить со мной откровенно? Неужели не доверяет мне?! А это его выражение лица — такое, словно он ждет моих дальнейших вопросов и уже заранее имеет на них готовые ответы. Как это досадно видеть!..
— Кажется, — ответил наконец Яцек, — тебя удивляет моя командировка. Но мне же все время приходится куда-то ездить.
— Нет-нет. Ничего меня не удивляет. Сказать, чтобы упаковали твой фрак?
Он покачал головой.
— Не надо. Два костюма — и достаточно. Я не хочу брать большой чемодан, потому что думаю вернуться самолетом.
— Через три дня?
— Да. Самое позднее через четыре.
Сказал это таким тоном, что я сразу успокоилась. Но когда через час готовила вещи к упаковке, нечаянно взяла в руки чековую книжку Яцека. И опять мое чутье подтолкнуло меня проверить, не снимал ли он в последние дни со счета крупную сумму. На корешке, датированном сегодняшним числом, значилась цифра 52 000 злотых. Я чуть не вскрикнула. Ведь хорошо помню, что всего на счету было чуть больше этой суммы. Значит, он забрал все. Зачем?.. Чтобы отдать этой женщине? Или хотел обеспечить себя на несколько месяцев жизни где-то за границей?..
Я никогда не провожала Яцека на вокзал, и сегодня не могла себе этого позволить, чтобы не разбудить его подозрений. И все же должна была там быть. Хотела убедиться, действительно ли он сядет в парижский поезд и будет ли сам, не едет с ней. Нужно было придумать какой-то повод. Однако в голове у меня все так путалось, что ничего толкового не приходило в голову. Оставалось надеяться только на дядю Альбина.
К счастью, на этот раз я застала дядю дома. Он сам открыл мне дверь. На нем был немного потертый, однако еще весьма элегантный халат. Поблескивая моноклем и белыми зубами, он поздоровался со мной так непринужденно, словно мы только, вчера виделись.
— Как поживаешь, малышка? Ого, какие роскошные меха! А фасон какой! Да и блеск чего стоит… (Ничуть не изменился. Всегда во всем разбирается и все замечает. Пусть там говорят о нем что хотят, а все же он великолепен — этого у него не отнимешь. Боже мой, да и кто из нас не имеет изъянов!)
Дядя усадил меня на диван и угостил вином. Сам, конечно, сел рядом — нарочно слишком близко. Иначе он не умеет. Но сейчас, когда мне нужна была его помощь, я, конечно, не могла позволить себе никаких неприятных для него движений.
— Как я догадываюсь, — вкрадчиво начал он, — ты пришла сюда не потому, что соскучилась. А жаль. Ты очень красивая. Наверное, твоя почтенная и немного ненормальная мамаша засматривалась на мадонну Бальдовинетти или на какого-нибудь гондольера. У них ведь там везде встречаются такие черные глаза и медные волосы. Ну правда же Бальдовинетти! Неужели тебе еще никто об этом не говорил?
