#Розовым мелом (СИ) - Муравская Ирина

— Нет.

— А как пойдёшь?

— Никак. Я с тобой даже за хлебом в ближайший магаз не вый… А-а-а… — рывок за конечности и я распластываюсь на спине. Илья нависает сверху, придавливая собой так, что оказываюсь в западне. Запястья перехвачены, ноги зажаты коленом. Не пошевелиться.

— Зойка, харе ломаться, — строго щурится он, склоняя лицо так близко к моему, что по телу пробегает мелкая дрожь. Не дело это. Совсем не дело. Неправильно. Не надо так. — Всего одна невинная прогулка. С тебя убудет? Я ж не в туалете закрыться предлагаю.

— Это и напрягает. Туалет от тебя хоть ожидаем.

Ох, какой тяжёлый вздох.

— Понимаю, на эволюционной лестнице я у тебя топчусь неподалёку от приматов, но давай на сегодня сделаем вид, что ты мне хоть немного доверяешь.

Доверять? Ему? Мы в запертом номере, я полуголая, на мне лежит груда мышц в тесной борцовке, которая заявилась без спросу и всего пару минут назад лезла без разрешения целоваться… О каком нафиг доверии идёт речь?

— Зачем?

— Затем, что я хочу провести с тобой время. Нормально. Так, чтобы можно было поговорить, потому что постоянное молчание меня уже задрало.

Вдобавок к дрожи теперь меня бросает в жар. Да что ж такое происходит-то!

— Слезь, — прошу я вместо того, чтобы требовать. Вот только требовать как раз и не получается. Дезориентация просто катастрофическая.

— Слезу, когда пообещаешь.

— Я никогда ничего не будут тебе обещать. И никуда с тобой не пойду.

— Почему?

Блин, он реально не понимает?

— Тебе вкратце обрисовать или подробно?

— Вкратце.

— Ты всю школу меня изводил, надсмехался и унижал. А теперь что… приударить решил?

— Согласен. Переборщил мальца. Но то ведь обычные детские шалости.

Ох, зря. Лучше бы он промолчал.

— Шалости? — в момент вскипаю я. — Ты испортил мне жизнь, инфантильный ты придурок. Открыл травлю. Лишил друзей, парней и нормальных воспоминаний о школе! А для тебя это просто шалости? Свали с меня! СВАЛИ, СКАЗАЛА, — вырываюсь, но это бесполезно. Меня лишь ещё сильнее прижимают к матрасу. За неимением других вариантов начинаю просто неистово голосить.

— Да хорош орать! — шипит Князев, зажимая мне рот ладонью, но тут же отдёргивает её обратно, когда мои зубы впиваются в шершавую кожу. — Твою…

Крамер, если не заткнёшься, слово даю, я тебя изнасилую! — угроза действует безотказно. Я хз знаю, чего от него ждать и вот почти не сомневаюсь, что обещание может быть приведено в исполнение.

Почти…

— Не посмеешь!

— Пока держусь, но за последние пару недель ты уже дважды висела на волоске, принцесса. Дважды. А я не железный, — нервозно сглатываю, приофигев от таких откровений, он же продолжает как ни в чём не бывало. — Что я тебе там испортил?

Каких друзей лишил? Дуры Синициной? Той, что тебя предала за конфету? Каких парней? Безмозглого Верёвкина? Ты бы слышала, какие песни он потом пел за твоей спиной и как только не оскорблял! Если бы я не знал тебя, реально поверил бы пубертатным россказням.

— Правильно. С твоей подачи же. И твоих пёсиков. Ты всех науськивал против меня.

— Неважно с чьей. Важно, что он ведомый говнюк. Если бы ты ему реально нравилась, расквашенный нос его бы не напугал. Да ты благодарить меня должна. Я отсеял уродов сразу, они бы потом всё равно тебе подгадили.

— Не всех, — презрительно кривлюсь я.

— Что не всех?

— Не всех уродов. Один остался. Я на него сейчас смотрю.

Илья замирает каменной статуей. Безукоризненный покерфейс. Ни одной эмоции.

Ни одного дрогнувшего мускула. Секунда, другая… Когда его рука вдруг тянется вперёд, невольно зажмуриваюсь, на случай если мне втащат, но нет. Он всего лишь подбирает отлетевший в сторону цветок.

— Ты права, — моей щеки едва уловимо касаются мягкие лепестки, плавно скользя по коже и замирая у губ. Ох… а вот и лапки божьей коровки подъехали. Чувствую, как крыша со свистом уезжает в дальние дали. Нельзя так делать. Это запрещённый приём. — Я наделал много ошибок. Но теперь собираюсь их исправить.

Внутри всё замирает. От того, что он говорит. От того, как говорит… От того что делает.

— Исправить? — так странно говорить и одновременно чувствовать вкус сладкой пыльцы. Странно, волнующе и… чтоб его, возбуждающе. — С каких пор твой моральный компас указывает на меня?

— Всё изменилось после твоего ночного звонка, — бутон опускается ниже, ныряя в ложбинку между розовыми кружевными чашечками лифчика и это просто… До мурашек. До обезумевших от происходящего мурашек. У меня так сердце начинает панически стучать, что грудь ходуном ходит.

— Не делай так, — просить — прошу, но вот уверенности в голосе нет. И Князев прекрасно улавливает перемену. Момент становится очень опасный.

— Тебе неприятно? — ко мне склоняются. Неспешно, вопросительно. На этот раз словно прося разрешения на поцелуй, который по всем законам жанра должен вот-вот произойти.

— Приятно. Но это… неправильно.

— Что неправильно?

Расстояние между нашими лицами сокращается до опасного минимума.

— То, что мы делаем…

— Почему?

Между губами жалкие миллиметры…

— Это странно. Так не должно быть.

— Кто сказал? Стереотипы?

Сглатываю образовавшуюся в горле горечь, утопая в творящемся сумасшествии.

Ненормальность.

В моих мыслях и теле творится какая-то ненормальность.

Меня не должно возбуждать то, что происходит, но возбуждает. Я не должна хотеть этого поцелуя, но хочу его. Я не должна снова чувствовать к этому человеку то, что чувствовала когда-то очень давно, но, кажется, и это пугает до чёртиков, начинаю чувствовать.

Его поступки. Его поведение. Его прикосновения. Они провоцируют химическую реакцию, уже зарождающуюся где-то в глубине. Она есть, безошибочно угадывается.

И мне страшно.

— Это сказал ты, когда снова и снова не забывал напоминать, что ненавидишь меня, — с горем пополам нахожу в себе остатки разума прервать бунт гормонов. — Тех, кого ненавидят — не соблазняют. Если это такой способ в очередной раз унизить меня, давай считать задание выполненным. Можешь с чистой совестью хвастаться друзьям.

Замираю в ожидании хлёсткого ответа или саркастичной усмешки, но вместо этого перестаю ощущать вообще что-либо. Потому что с меня слезают.

— Одевайся, — Илья перекидывает мне оставленную с вечера на спинке стула одежду. — И пошли завтракать. А то ещё с голода помрёшь, сутки не евшая. Я в коридоре.

Дверь захлопывается громче положенного, а я сижу на постели, стискивая джинсы, и с какого-то перепуга не могу отделаться от загрызшего меня между лопаток чувства вины. Вины! Зашибись поворот. Я-то в чём виновата?

Умываюсь, кое-как причёсываюсь предоставленной в отеле хлипкой расчёской, рассчитанной, видимо, на страдающих облысением плешивых дядечек, одеваюсь и выхожу из номера. Илья и правда ждёт. Наяривает круги у лифта. Видит меня и с силой вжимает кнопку вызова.

Заходим в кабинку в молчаливом напряжении. Друг на друга не смотрим. Дверцы закрываются, но лифт без команды не едет. Первой тянусь к нужной кнопке, но меня перехватывают за запястье, рывком разворачивая к себе.

— Почему ты такая дура?

Теряюсь настолько, что не сразу нахожу что ответить.

— Это констатация факта или вопрос?

— Крамер, вот ты же вроде не тупая! Так почему до тебя не дойдёт?

— Стоп. Так дура или вроде не тупая? Я запуталась.

Рычит. Хих. Грозный мишка бесится.

— Я тебя задушу!

— Лучше как-то более конструктивно обрисуй ситуацию. Что до меня должно дойти?

— Правда не понимаешь?

— И с каждой секундой всё меньше и меньше.

— ЛЮБЛЮ Я ТЕБЯ! — выпаливает Князев, и моя челюсть с грохотом падает вниз.

Звенящая тишина повисает в замершем лифте. Слышу, как над потолком гудят тросы. Блин, почему его никто не вызывает? Это хоть как-то бы спасло положение.

Избавило б от неловкости, потому что я полуголой на кровати чувствовала себя увереннее. В конце концов моя работа откладывает отпечаток и лишает стеснения.