Дневник законченной оптимистки - Трифоненко Елена
– Ах да, конечно! – опомнившись, бормочу я, но от пережитого только что потрясения не могу сдвинуться с места.
Красавчик выжидает несколько секунд, а потом сам подходит ко мне. Осторожно забирает книги и кладет их в пакет.
– А вы, значит, купили что-то про чайники?
Из толпы слышатся одобрительные смешки и ехидный шепот. Боже, я бы отдала всё на свете за то, чтобы немедленно оказаться в паре километров от этого места, от этих насмешливых взглядом.
– Еще раз извините, – говорю я еле слышно и опускаю глаза.
– Не стоит так переживать из-за досадного недоразумения. Вы вообще могли огреть меня чем-нибудь тяжелым, творя правосудие. Но удержались ведь. Меня, кстати, Артёмом зовут. А вас?
Я встречаюсь взглядом с красавчиком и слегка вздрагиваю. Все-таки он очень хорош собой. Осознание этого факта неожиданно возвращает мне способность двигаться.
– Извините, меня ждет харчо, – поспешно бормочу я и удаляюсь с самым гордым видом, на который способна.
Вот только следующий час просто ужасен: я медленно умираю со стыда и последними словами корю себя за паникерский характер. Приду домой – внесу его в список несовершенств. Лицо пылает, еда, столь аппетитная десять минут назад, вызывает отвращение, а еще мне беспрестанно кажется, что все вокруг шушукаются обо мне. Шушукаются и смеются.
Я пытаюсь сосредоточиться на книгах, но от этого становится только хуже. Разве кому-то могут помочь все эти нелепые советы, что льются на меня из пухлых томиков?
«Составь перед сном список удач, случившихся с тобою за день».
«Напиши благодарственное письмо кому-то из знакомых».
«Придумай для своей проблемы позитивное название».
Вот правда: ничего абсурднее не слышала! Неужели кто-то действительно верит, что упражнения с ручкой и бумагой помогут ему соскочить с черной полосы?
Я убираю книги в пакет и гляжу в окно: снег идет стеной, и на мгновение я чувствую себя отрезанной от всего мира. Отрезанной и ужасно одинокой.
Глава 9
Вдохновляя бабушек (и не только)
– Так, Пирожкова, я не поняла: что у тебя с лицом? – зычно вопрошает Ольга Викторовна, перехватив меня на подходе к двести восьмому.
– А? – не совсем понимаю я. – В смысле?
– В смысле: что это за постная рожа? У нас тут вроде не почта и не пенсионный фонд, чтобы расхаживать с подобным видом. Где улыбка? Где сияющие глаза?
Я изо всех сил стараюсь изобразить жизнерадостный оскал, но начальница почему-то остается недовольной.
– У тебя что, зуб болит? Или челюстно-лицевая невралгия развилась за ночь? Ты мне тут это брось, болеть некогда: надо срочно нести оптимизм в массы, ведь впереди Новый год.
Я закусываю губу. Вот подстава! Но ничего-ничего, сейчас я как-нибудь отвлеку начальницу от опасной темы натуральности моих улыбок. Что там Карнеги советовал в таких случаях? Комплименты?
Я заламываю руки и бормочу с довольно искренним придыханием:
– Боже, какое на вас сегодня чудесное платье! Вам очень идет.
Пухлые щеки начальницы стремительно розовеют от удовольствия.
– Да, мне самой оно тоже очень нравится, – она нежно оглаживает юбку в цветастый горох и чуть притопывает. – Я его с моря привезла – напоминает об отдыхе. Чудесно же?
Я киваю.
– Тебе бы тоже не мешало одеваться поярче. – Она критически оглядывает мои серые брюки и кофту и явно остается недовольной.
– С первой зарплаты обязательно обновлю гардероб, – почему-то смущаюсь я.
Ольга Викторовна задумывается.
– Если с одеждой совсем беда, могу принести тебе чего-нибудь из дочкиного. У нее куча классных вещей просто пылится на вешалках.
– Нет-нет, что вы, не надо! – с ужасом отзываюсь я.
– Да мне не трудно! И потом, когда же еще делать добрые дела, как не перед Новым годом? Думаю, я прямо сегодня вечером устрою рейд по шкафам, а через пару дней принесу всё отобранное на работу.
Я улыбаюсь из последних сил. Ох, мало мне неприятностей, так еще и принудительная благотворительность! И ведь не отвертишься.
– Так это… Я чего пришла-то? – Ольга Викторовна наконец вспоминает о деле. – Сейчас у тебя будут бабушки. Ты уж с ними не церемонься: встряхни старых кошелок как следует. Жизнерадостные бабули – это ведь основа основ хорошего микроклимата в поликлиниках. И продуктовых. Ну, сама понимаешь.
– Слушайте, – вдруг вспоминаю я странное, – а почему у меня в расписании сегодня исчезли все занятия по английскому и остались одни тренинги? Вчера еще всё было по-другому.
Мне кажется, или начальница слегка меняется в лице? Я начинаю волноваться:
– Мы же договаривались, что я буду вести два кружка: один по психологии, другой по языку.
Она несколько секунд напряженно о чем-то размышляет, а потом отводит глаза:
– Понимаешь, на язык народ пока записывается неохотно. Но ты не волнуйся: рано или поздно группы наберутся, и я сразу поставлю тебе занятия.
– А когда это примерно будет?
– О! Скоро, очень скоро. Ты, главное, не нервничай.
Это ее «не нервничай» только поднимает градус моего волнения.
– Быть может, мне самой расклеить где-нибудь объявления о занятиях? Добавить их на пару городских сайтов?
– Нет-нет, – заметно напрягается Ольга Викторовна. – У нас для этого есть специально обученный человек. А ты давай, иди, вдохновляй бабушек. Каждый должен заниматься тем, для чего рожден.
* * *
– Батареи чуть теплые вторую неделю! Совсем озверели, эти коммунальщики: за людей не считают, хотят, чтоб нас кондрашка хватила от холода!
– А у нас наоборот, как в бане! Форточки не закрываем, а потом счета приходят такие, что караул. Я уже два раза ходила в мэрию жаловаться и один раз в поликлинику, а дома всё равно дышать нечем.
Я деликатно кашляю.
– Милые дамы! Напоминаю: задание состоит в том, чтобы вспомнить пару радостей, случившихся за эту неделю. Радостей, а не проблем с отоплением.
Пенсионерки (а их у меня на занятии аж пятнадцать штук) несколько секунд угрюмо переглядываются.
– Да какие могут быть радости, когда в квартире дубак? – наконец брякает одна из женщин – та, что беспрестанно кутается в огромную пушистую «паутинку».
– Не примерзла к кровати – вот тебе и радость, – щедро подсказывает бабуля в тонком летнем платье, из-под которого торчат совершенно голые ноги. – Холод – это тебе не жара, от которой голова пухнет. Кстати, давайте откроем окошечко: тут один в один, как у меня дома, дышать нечем.
– Какое окно? – взвивается Миссис Паутинка. – На улице декабрь, между прочим. Хотите, чтобы мы тут все в ледышки превратились?
Миссис Летнее Платье глядит на нее с неожиданным любопытством.
– Слушай, какое-то у тебя лицо знакомое. Ты случайно не на Ялтинской живешь?
– На Ялтинской, – кивает Паутинка. – В восьмом доме.
– Так и я в восьмом! – почти подпрыгивает Летнее Платье. – И ты говоришь, у вас плохо топят? Странно.
– Надо нам квартирами поменяться, – с раздражением предлагает Паутинка и придвигается ближе к батарее. – Или ходить друг к другу в гости: я к тебе – греться, ты ко мне – остужаться.
Участницы тихонько хихикают.
– Давайте все-таки вернемся к нашим радостям, – нарочито весело напоминаю я. – Ведь у каждой из вас обязательно было на прошлой неделе что-нибудь хорошее.
– Не было, – бурчит Паутинка и злорадно посмеивается.
– Было, – настаиваю я.
– Не было!
Я невольно складываю руки на груди (проклятая закрытая поза!) и натянуто улыбаюсь:
– Было. Нужно только немного напрячь память, чтобы припомнить.
– Да нечего уже напрягать-то. Какая память в нашем возрасте? – сурово вклинивается Миссис Летнее Платье и энергично обмахивается ладонью. – К тому же в такой духоте, как здесь, голова вообще не соображает.
– А чаепитие когда будет? – внезапно интересуется самая старенькая из участниц, на вид ей лет восемьдесят, а еще она такая белая и пушистая, что похожа на облачко. – Скоро чаепитие?
