Восемь. Знак бесконечности - Соболева Ульяна ramzena
– Он почти на вас не похож, – выдавила я из себя.
– Чико – мой сводный брат, младше меня на двадцать лет. Он похож на свою мать.
Я аккуратно поставила портрет на стол и отошла от Марини на несколько шагов назад. Чем дальше он от меня, тем увереннее я себя чувствую.
– Присаживайтесь, Кэтрин. Селеста предложила вам кофе?
– Нет… То есть, я отказалась.
Он усмехнулся, и мне опять захотелось зажмуриться, а потом его взгляд потяжелел.
– Почему отказались?
Какая резкая перемена, даже тон голоса немного ниже, и это заставляет сердце биться чуть медленней, чем обычно. Я вдруг поняла, что этот человек может поставить взглядом на колени, если захочет, и он прекрасно знает об этом.
– Мне не хотелось кофе.
– А сейчас вам хочется?
От его вопроса по телу пошли мурашки, медленно, вдоль позвоночника до самого копчика. Эти слова были невероятно сексуальны, особенно именно таким тоном. Совершенно невинный вопрос произнесен так, что в нем слышен совсем иной подтекст.
Данте – очень тяжелый тип собеседника, кажется, что он говорит слишком открыто, обескураживая прямотой, а на самом деле ни одно слово не сказано просто так. Он играет в свою игру, охотник и жертва, ждет, когда что-либо выбьет почву из-под ног собеседника, и тогда он вас безжалостно сожрет. Хищник хочет, чтобы вы побежали, и он пустится по вашему следу, безошибочно точно, отыскивая вас по запаху страха и адреналина.
– Нет.
Марини усмехнулся и сел напротив меня, откинулся на спинку кресла. Я снова подумала о том, что мне хочется запустить пальцы в его волосы и ощутить какие они на ощупь.
– Итак, судя по тому, как вы одеты, у нас и правда строго деловая встреча, определенно вы умеете удивлять.
– Почему? Я ведь сказала об этом заранее.
Данте улыбался, хотя его глаза в этом не участвовали. Он словно изучал меня, и я в который раз отметила, насколько сексуальная у него улыбка, умопомрачительная, настолько притягательная, что хочется смотреть снова и снова. Его небрежная поза, полная расслабленность хищника, который слишком уверен, что жертве никуда не деться, заставляла меня то и дело смотреть на вырез его джемпера, на мышцы торса под тонким трикотажем, на длинные ноги, вытянутые на ковер. Бросила взгляд на туфли – начищены до зеркального блеска, ни капли грязи. Значит, он не ходил по улице под дождем, тогда почему у него влажные волосы? Принял душ перед моим приходом? Прямо здесь? В офисе?
– Потому что женщины часто говорят совсем не то, что думают.
Взгляд медленно заскользил по моей шее к вырезу блузки и снова поднялся к моему лицу. Я, кажется, начинала понимать, почему женщины сходят по нему с ума – он намеренно заставляет их чувствовать сексуальный подтекст в каждом взгляде, в каждом слове, превращая любую беседу во флирт, своеобразную охоту на живца.
Приманка он сам.
– Не нужно обобщать, мистер Марини, всегда есть исключения из правил. Я хотела поговорить с вами о своей пациентке, Аните Серовой. Вы ее знали?
Он пожал плечами, и я увидела, как напряглись мышцы на сильных руках, натянув ткань джемпера.
– А должен был? У меня плохая память на имена.
«А что ты запоминаешь, Марини? Тела? Родинки, татуировки?»
– В принципе должны были, эту девушку недавно арестовали за незаконную попытку проникновения к вам в дом.
Я посмотрела в блокнот и зачеркнула первый вопрос.
– Припоминаю, но смутно, ко мне в дом часто пытаются незаконно проникнуть хорошенькие женщины.
– Анита – не женщина, она – подросток, ей было всего шестнадцать.
– Было?
– Да, было. Анита покончила с собой несколько недель назад.
Данте скептически приподнял одну бровь.
– Печально, примите мои соболезнования.
Ни одного лишнего телодвижения, ни одной эмоции, ничего. Легкое сожаление и все. У него железная выдержка, а возможно, он и в самом деле ее не помнит или не знает.
– Я пытаюсь в этом разобраться, мистер Марини.
– А при чем здесь я?
– Анита упоминала вас в записях в своем дневнике.
– Думаю, вы бы удивились, если бы узнали, какое количество женщин упоминают меня в своих дневниках.
Подался вперед и взял в руки стилет, перевернул его острием вниз, потом обратно. Движения отточены до автоматизма, видно, что это привычное для него развлечение во время беседы.
– Нет, не удивилась бы, – парировала я, – только вряд ли эти женщины пишут о том, что вы резали их кожу стилетом и лили воск на их тело, или я ошибаюсь?
Стилет перестал крутиться в его пальцах.
– Все, что вы перечислили, это самые невинные вещи, которые можно вспомнить, побывав в моей постели, мисс Кэтрин Логинов.
Я покраснела от кончиков ногтей до кончиков волос.
– У вас были проблемы с законом за связи с несовершеннолетними?
Он снова откинулся на спинку кресла:
– Вы психолог или следователь? А может, мы на исповеди?
– Отчего же? Я задаю эти вопросы с целью понять, почему моя пациентка добровольно ушла из жизни…
– А вы не смогли этого предотвратить? Мучают угрызения совести? Думаете, что вы сделали не так? Ищите виновных, доктор? Я подхожу на эту роль, не так ли? На роль виновного.
Я резко выдохнула от этой режущей прямоты. Браво, мистер Марини, вы тут же попытались нащупать мое слабое место, нанести удар, чтобы убедиться в своей правоте. Вы попали в цель.
– Не знаю, на какую роль вы подходите, просто пытаюсь понять, какое отношение может иметь к шестнадцатилетнему ребенку взрослый мужчина. В какие бы игры вы не играли в постели, я надеюсь, ваши партнерши достигли совершеннолетия!
– Я не знал эту девочку, я никогда ее не видел, и я понятия не имею, какого дьявола она писала обо мне в своем дневнике. Вы удовлетворены?
Нет, я не была удовлетворена, я увидела, что он злится, только не могла понять почему.
– Что вас больше всего шокировало в ее дневнике? Упоминание моего имени или перечисление того, что она хотела, чтобы я с ней сделал?
В этот момент он схватил меня за руку, я не ожидала, и кожу словно обожгло от прикосновения его пальцев. Я судорожно сглотнула.
– Отпустите.
– Вы боитесь прикосновений?
Да, его прикосновений я боялась, потому что они вызывали во мне совсем не те чувства, что должны были. Не вызывали отвращения, отторжения, а наоборот – первобытное странное желание еще больших касаний, сильных, властных, порабощающих.
– Мы снова обсуждаем мои страхи, мистер Марини?
– А чего вы боитесь, Кэтрин? Что пугает маленького доктора-психолога?
В нем меня пугало все, а особенно реакция собственного тела только на звук его голоса.
– Отпустите мою руку и давайте продолжим беседу, если вы не против?
– Против! Ответьте на вопрос, и я отпущу.
Я несколько секунд смотрела ему в глаза, его явно забавляла эта ситуация, где вопросы теперь задавал именно он.
– Равнодушие. Больше всего меня пугает именно равнодушие.
– Как сильно бьется ваш пульс, можно подумать, что вы и правда меня боитесь или возбуждены.
Я невольно облизала пересохшие губы и увидела, как он внимательно проследил за кончиком моего языка, светло-голубые радужки потемнели, он слегка надавил большим пальцем на мое запястье и, сминая кожу, провел им по тыльной стороне ладони.
– Какие холодные руки. Так вы боитесь или я вас возбуждаю?
Он не просто меня возбуждал, я превратилась в сгусток оголенных вибрирующих нервов, в моих мыслях я уже стонала под ним на этом столе, глядя в эти обжигающие глаза. Я почувствовала, как напряглись соски под кружевным лифчиком, и как влажно стало между ног. Боже… если я так на него реагирую, то как может отреагировать подросток, совершенно не знающий толк в таких утонченных играх на чувственность. Я не хотела, чтобы он отпускал мою руку, и в тот же момент появилось непреодолимое желание убежать.
– Ни то, ни другое, мистер Марини, я просто не люблю, когда меня трогают чужие люди. Мне это неприятно.
– Готов поклясться, что сейчас вам это приятно, более того – вы просто мечтаете, чтобы я трогал вас везде, Кошка?
