Мой бывший темный
Нет, мне нельзя с ним снова сближаться. Я уже приняла решение полгода назад, я смирилась с этим решением и пообещала себе, что не буду жалеть об этом разрыве. Потому что так было правильно.
Но сейчас, когда его парфюм снова кружил голову, руки обнимали за плечи, а плацы невесомо касались кожи, так легко было отстраниться от всех ужасов. Плохие воспоминания всегда истончаются, истираются со временем. Прошедшее невольно начинало казаться дурным сном.
К этому добавлялось полное отсутствие выбора. Можно было, конечно, встать в позу и сказать, что я никуда с ним не пойду и не поеду, сдаться полиции… Но здравый смысл и понимание, что только этот человек сейчас может защитить меня и моего ребенка, заставляли судорожно вцепляться в его плечо.
Ирония судьбы. Убегая от бывшего, вляпалась в такие неприятности, что единственный способ выкрутиться – это просить его помощи.
И судя по всему, если бы не моя беременность, то никакой помощи я бы не получила. Как он сказал… третий лишний?
— Виктор Альбертович, добрый вечер, — кивнул нам пожилой благообразный старичок на входе в театр. Он же принял у нас верхнюю одежду. — Герман Игнатьевич смотрит репетицию в большом зале.
— Ты тут постоянный гость? — приподняла я брови.
В нашем городе несколько театров. За то время, что мы встречались, мы ни разу не ходили ни на балет, ни на оперу. Я обожала обычные спектакли, зачитывалась пьесами, так как сама пыталась когда-то поступать в театральное, но вот балет не понимала от слова «совсем».
Но, может быть, это его новая пассия любит классические танцы или оперы?
Мужчина мне на это не ответил, лишь кивнув старичку, потащил меня по широкому коридору на роскошную лестницу с изящными изогнутыми перилами, туда, где раздавались приглушенные звуки музыки.
Но стоило нам подняться, как музыка вдруг стихла, и послышался громкий голос:
— Генпрогон через два дня. Вы должны танцевать так, словно последний раз выходите на сцену! Валерьева, ноги! Почему я должен объяснять очевидные вещи? Игнатьев, ты опять сбился. Мне тебя на уроки математики отдать, чтобы счету до трех научили?! Вы все — отвратительно, просто отвратительно. Что с вами сегодня? Мне второй состав вызывать?!
От доносившейся ругани стало не по себе. Пока мы подходили ближе, человек расходился все сильнее и сильнее.
— Мне за вас стыдно! Премьера через неделю! Не-де-лю! Соловьева, сколько дней в неделе?
Ответ не был слышен, но, судя по всему, ответили верно.
— Хоть это ты знаешь, а я думал, ты совсем отсталая. Эльтова…
— Думаю, на сегодня разбора полетов хватит, — прервал ругань другой голос, как раз в тот момент, когда мы подошли к самым дверям. — Ирина, вы были очаровательны. И все другие тоже. Мне очень понравилось. Прошу, повторите последнюю сцену еще раз. Чистое наслаждение наблюдать за вами. Пир для души, так сказать.
Мы с Виктором вошли в зал. Последний раз я была здесь, еще будучи воспитанницей детдома. Тогда нас регулярно водили по всяким выставкам, музеям за счет благотворителей, хотя многим из нас это было фактически не нужно.
А вот я в свое время прониклась. Театры я обожала гораздо больше, чем кино.
Но зал, куда мы пришли, видела словно впервые. Амфитеатр из мягких обитых бархатом рядов кресел, балконы с вип-ложами, высокая сцена. На сцене с десяток девушек, около пяти юношей, весь одетый в белое насупленный мужчина, должно быть, балетмейстер, или как там его называют. В углу сцены стояло пианино с неприметной женщиной за ним.
— Виктор Альбертович? — нас окликнули, и только тогда я заметила сидящего на передних рядах очень бледного худого мужчину. Его черные волосы чуть вились, нос выдавался вперед, щеки были впалыми, а взгляд темно-карих глаз цепко следил за происходящим вокруг. — Второй день подряд. Чем же обязан?
Виктор кивнул ему, подходя ближе.
— Привет, Герман.
Сам Герман, тем временем, повернулся к сцене и хлопнул в ладоши.
— Продолжайте, продолжайте.
Люди на сцене засуетились. Балетмейстер кивнул пианистке и так начала сначала:
— Раз, два, три… теперь сюда, раз, два… — было слышно как балетмейстер считал в такт.
Виктор сел на соседнее с Германом место и потянул меня за собой, усаживая рядом.
— Итак, чем обязан? — тон кудрявого был спокойным и надменным, а на нас он даже не смотрел. — Только не говори, что опять беспокоит подвальная живность. Притащил еще одну кошку?
— Познакомься, это Вероника. Вероника — Герман Нагицкий.
— Ну... — не понятно потянул Нагицкий. — я смотрю почти угадал.
— Я о вас слышала, — я вздернула брови, удивленная этим фактом. — Вы городской меценат. Про вас часто пишут и рассказывают по новостям.
Нагицкий хмыкнул, скользнув по мне незаинтересованным взглядом, но никак не прокомментировал слова про мецената, а затем снова повернулся к сцене. По его взгляду можно было понять, что следит он только лишь за одной из танцовщиц.
Следит и при этом периодически плотоядно облизывается.
