Замуж с осложнениями
Потом начинаются сборы. Азамат мечется, надо ли ему вещи паковать, и Алтонгирел советует оставить пока — чтобы не сглазить. Дескать, не говори гоп. Я решаю тоже последовать его совету: во-первых, страшно лень шевелиться, а во-вторых, пусть лучше Азамат почувствует лишний раз, что я с ним заодно, куда он, туда и я, и прочие сентиментальности. Общение у нас не клеится, тем более что Азамат бегает по всему кораблю, разбирается, что выгружать, а что оставить из трофеев, рассчитывает премиальные (у них заведено перед прилётом на родную планету делить оставшиеся бюджетные деньги между собой, на случай если кто-то пропустит следующий вылет) и занимается прочими с виду полезными делами. Мне быстро надоедает путаться под ногами, так что я снова сажусь вязать и постигать путь смирения. Ничего, немножко осталось. Сегодня вечером всё решится.
Второй пилот всё ещё валяется у меня в кабинете, но лечить там больше нечего. Рука у него ожила, омертвевшая кожа слезла. Я выдаю ему крем с витаминами, пластырь и выписываю восвояси. Всё-таки удобная штука эта их регенерация, быстро выздоравливают. Потому, наверное, и медицина такая чахлая, что спрос невелик.
Азамат вызывается сам посадить корабль, и первый пилот покидает мостик с напускной галантностью, дескать, пожалуйте, Азамат-ахмад, всё для вас, не буду мешать воссоединяться с родиной. Я же, наоборот, решаю, что норму по смирению на сегодня выполнила — по крайней мере, до визита к Старейшинам, — и нарушаю уединение супруга под предлогом, что никогда в жизни не видела, как звездолёт садится на планету. Это, кстати, правда: земные машины слишком большие, их вообще не сажают, а до поверхности добираются на шаттлах размером с небольшой самолёт.
Экраны-иллюминаторы показывают мне со всех сторон горы. Слева от нас за них уже начинает заходить солнце. Мне кажется, что оно немного странной формы, и, присмотревшись (благо экран не передаёт настоящей яркости), я понимаю, что солнца там два, большое и маленькое, они просто так близко расположены, что сливаются в одну фигуру.
— У вас два солнца? — спрашиваю я прежде, чем вспоминаю, что Азамата лучше не отвлекать.
— Да, — отвечает он. Как ни удивительно, но он, кажется, успокоился. — Мы их называем Солнце и Присолнышек. Он удобный, за полсуток как раз описывает полный круг вокруг большого солнца. Легко время определять.
И правда удобный. Я немедленно проникаюсь уважением к этой неразумной звёздочке, которую угораздило закрутиться вокруг другой.
Итак, вокруг нас плоскогорье, а за ним ещё чуть-чуть видна какая-то зелень — и это в первые дни весны.
— А там сейчас холодно? — внезапно озадачиваюсь я. До сих пор как-то не задумывалась об этом, а тут ведь одеваться придётся… А у меня тёплая одежда-то есть вообще? На Гарнете меньше двадцати двух в принципе не бывает.
— Там градусов двести восемьдесят по Кельвину, — задумчиво отвечает Азамат, аккуратно выводя ручку манипулятора, чтобы мы продолжали ровненько снижаться. В атмосфере-то ветер, все дела…
— А… в Цельсия не переведёшь?
Он даже поворачивается, чтобы смерить меня насмешливым взглядом, потом жмёт на что-то, и в углу экрана высвечивается табличка: «Температура у поверхности 283К».
— Значит, десять, — снисходительно переводит мне Азамат. — Вот уж не штука посчитать.
— Я никогда не помню, сколько вычесть надо, — отмазываюсь. — А вы всегда по Кельвину считаете?
Мало мне было градусников с Фаренгейтом, ага…
— Кто на инженера не учился, вообще не считает в градусах. А при строительстве кораблей в кельвинах удобнее мерить.
Мы продолжаем спускаться, я уже различаю на склонах редкие деревца, что-то хвойное. Однако в блузочке в десять градусов не выйдешь, придётся что-то искать. Со вздохом оставляю Азамата рулить и отправляюсь одеваться.
Перекопав шкаф, прихожу к выводу, что из тёплого у меня только дарёные меха, которые я все сложила в один общий мешок, потому что доставать в ближайшее время не планировала. Но не знаю… На плюс десять… в мехах… Да и вообще, а вдруг Старейшинам не понравится, решат, что выпендриваюсь… Нет, надо это всё согласовать.
И я снова иду приставать к Алтонгирелу. Интересно, он когда-нибудь будет от меня бегать, как я от него раньше?
Он уже закончил паковаться, сидит на чемоданах, смотрит на меня с немым вопросом в глазах, почему меня в детстве не утопили.
— Пойдём, подберёшь мне, что надеть, — непреклонно сообщаю я.
Он закатывает глаза, но идёт. По дороге ворчит, что, дескать, я неспособна усвоить простые истины, сказали же, что мои хлопоты ничего не изменят. Угу, знаем-знаем, в школе вон тоже говорили, что формы нету, поэтому приходите, в чём хотите. А потом: треники — дурной тон, а на джинсах коленки пузырями, иди переодевайся в приличное. Нет уж, я своим представлениям о приличном давно не доверяю.
Как выясняется — правильно делаю. Первым номером Алтонгирел категорически запрещает мне надевать тамлингское платье.
— Ты землянка, вот и одевайся, как землянка!
— А зачем подчёркивать мою крутизну? — удивляюсь. — Мне казалось, в этом как раз вся проблема…
— Ты меня позвала, чтобы спорить? Надевай земную одежду, только не штаны, я тебя умоляю, Старейшины ведь пожилые люди, могут и помереть от такой радости…
