Измена. Мой непрощённый
Июнь начался. И ласточки свили гнездо под карнизом. Я помню их первый «строительный бум», когда эти наглые птицы решили слепить свои гнёзда прямо над дверью. Выходишь, а на пороге тебя ожидает «засада». Птичий помёт! Что липнет к подошвам и тащится в дом. Хорошо, если сверху не сыплется.
Хоть Настя была и противницей этого, но я в первый год поломал их гнездо. Дай волю пернатым и они превратят мой участок в туалет. Но как же велико было наше удивление, когда ласточки снова вернулись, и свили гнездо чуть левее от входа, усвоив урок. Настя так радовалась! Говорила, что это они нас «простили и выбрали». И будут отныне беречь наш уют!
Смотрю на «лепнину». Забавные гнёзда, из «катышек» цвета земли. Птички с раздвоенным хвостиком суетливо летают вокруг. Видно, кормят птенцов? Скоро те полетят, кто куда. А следующим летом появятся новые…
Долго стою на пороге, прежде чем постучать в её дверь. Почему в этот раз не могу совладать с собой? Наконец, вынуждаю себя это сделать. И жду. Сегодня суббота, шестое число. Я отвёз свою дочь на занятия танцами. А когда заберу, обещал, что заедем в кафе. Посидим, поболтаем. Обсудим дальнейшие планы. Я не скажу про женитьбу, пока не женюсь. А вот план предстоящей поездки уже обретает черты.
Я спросил по дороге на танцы:
- Мышонок, а как ты смотришь на то, что в Грузию с нами поедут Снежана с Никитой? – а после добавил, подумав, - И Джек.
- А кто такой Джек? – удивилась дочурка.
- Джек – это пёс, я тебе не рассказывал?
- Ты собаку завёл? – оживилась Дианка, и в глазах появился восторг.
- Ну, не то, чтобы это было моим решением, - попытался ответить.
Но дочка уже принялась фантазировать:
- А какой он породы? Красивый? А сколько ему?
- Нууу, как сказать, - начал я, вспоминая повислые уши и всегда хмурый взгляд, - Нормальный такой. Он уже не щенок. Взрослый пёс.
- А почему Джек? Это Джек-рассел? – вцепилась Дианка.
Мне стало обидно, слегка. Кажется, факт появления пса волновался её больше, чем факт появления младшего брата.
- Я не знаю, какой он породы, - пожал я плечами.
- Серьёзно? Пап! – упрекнула дочурка, - Ты не знаешь, какой породы твой пёс?
- А разве в породе дело? – взглянул на неё.
Она снисходительно хмыкнула:
- А в чём же ещё?
Я доставил дочурку на танцы. И теперь у меня два часа. Два часа, чтобы сделать то самое, ради чего я опять «обиваю порог». Два часа, чтобы выложить правду, которая рвётся наружу. Два часа… Нет, не два! А уже полтора. Время быстро летит. Так что стоит собраться. Я сумею! Я сделаю это. В конце концов, это – мой долг.
Дверь открывается. Настя стоит, удивлённо взирая. Я оценил её новую стрижку. Сказал, что ей очень идёт! И цвет волос, чуть темнее, чем раньше, делает образ каким-то особенно юным. Похожим на тот, из далёких времён.
- Что-то случилось? – пугается Настя.
Спешу успокоить её:
- Ничего. Просто… есть разговор.
Она равнодушно кивает:
- Входи, - и, запахнув свой халатик, бросает через плечо, - Кофе будешь?
- С радостью выпью, - я разуваюсь, иду вслед за ней.
Что-то едва уловимое чудится мне в атмосфере. Её равнодушие? Оно адресовано мне, или этому миру? Какая-то тяжесть читается в том, как она ставит чашки на стол, как щёлкает кофемашиной. А после – отходит к окну.
- Так что за тема? – говорит без эмоций. Будто мыслит о чём-то другом.
- Ты… как будто расстроена чем-то? – бросаю «наживку».
Хочу уточнить. Вдруг причина её отрешённости – Виктор? Что, если Настя всё знает? А я только зря изводил себя мыслями – стоит рассказывать ей, или нет?
Пальцы сжимают край подоконника. Она стоит, на него опираясь так, будто боится упасть.
- Да что-то нездоровится, - слышу ответ.
- Надеюсь, ничего серьёзного?
Секундная пауза. Настя вздыхает. Прижимает ладони к вискам:
- Мигрень доконала совсем.
Я выдыхаю. Будто и впрямь испугался услышать диагноз.
- Ну, мигрень – это болезнь аристократов, - говорю с мимолётной улыбкой.
Настя, в ответ на моё утешение, хмыкает:
- Да уж.
Мы ждём, пока кофе готовится. Слышим чириканье птиц за окном.
- Так о чём ты хотел поговорить? – отзывается Настя.
Её профиль на фоне окна заостряется. Она смотрит куда-то в себя.
- Я? А…, - я потираю заросшие скулы. С тех пор, как Снежана уехала, больше не брился. И, кажется, вовсе зарос, - Да о Грузии, - решаю я отодвинуть момент «откровений».
Настины брови взлетают на лоб:
- Точно! Ты говорил, что в июле? Какого числа?
Я, оттопырив губу, пожимаю плечами:
- Я решил не тянуть. Хочу взять билеты число на двадцатое, в июне. Ты не против?
Она закрывает глаза:
- Скорее бы. Я хоть отдохну от неё.
- Наше исчадие ада, - добавляю я с нежностью.
Настя молчит. Улыбается. Смотрит в окно. Эта стрижка, каре, оставила шею открытой. И этот изгиб, такой нежный, такой уязвимый, вызывает внутри меня странное чувство. Чувство боли. И чувство стыда. Я опускаю глаза, подавляя их. Оба.
- Слушай, - говорю, чтобы как-то отвлечься, - У Динки есть парень?
Настя хмурится:
- Парень? Да… нет. Я бы знала!
- Да? – я веду языком по губе, - Значит, мне показалось.
- У нашей дочери много поклонников, - говорит, не без гордости, Настя, - А будет ещё больше. Так что ты привыкай.
Улыбка её. Её взгляд, обращённый ко мне, нарушает то хрупкое чувство контроля, которое я так берёг. И я понимаю, что слаб! Почему в этот раз мне так трудно?
- Это то, о чём ты хотел поговорить? – давит Настя.
Словно хочет меня подтолкнуть. Ну, давай же, Самойлов. Скажи ей всю правду! Ты мужик, или нет?
Я, сглотнув, отвечаю:
- Об этом.
И несказанный мною поток обличающих слов застревает у самого горла. Решимость моя угасает! Я продолжаю держать их внутри, но уже по инерции. Зная, что им не дано прозвучать. Я не желаю обманывать Настю. Но делать ей больно сейчас равносильно тому, чтобы ранить себя самого…
